Тем временем организаторы, чутко реагирующие на настроение публики, провели лотерею. На трибуны просыпался благодатный град жетонов с обозначениями выигрышей. Наиболее шустрые зрители могли, поймав жетон, получить продукты, одежду, драгоценности, произведения искусства, домашний скот, корабли, квартиры, дома, виллы. Но многие призы были шутливыми, например, простолюдин, живущий в каморке на шестом этаже доходного дома, мог выиграть свирепого тигра или доброго слона, другому доставался павлин или поцелуй танцовщицы. Естественно, такое мероприятие всколыхнуло разомлевшую на солнце толпу. Кого-то оно порадовало, кого-то огорчило, кто-то вступил в спор с соседями. Чтобы сгладить возникшие противоречия, по рядам пошли красиво заголенные рабыни, несущие корзинки с даровыми, как и все здесь, угощениями.
Устроители подобных игр выдумывали великое множество всевозможных мероприятий и эффектов для возбуждения интереса толпы. Если в республиканскую эпоху увлечь за собою народ можно было патриотической речью на форуме или, верша справедливый суд, то теперь у магистратов и богачей осталось только одно верное средство добыть популярность — задобрить плебс зрелищами. Поэтому Август специальными постановлениями ограничил масштабы увеселительных мероприятий, проводимых должностными и частными лицами, с тем, чтобы никто не мог тягаться в этом средстве воздействия на массы с ним самим и с членами его семьи. Кстати, такую же монополию он ввел на строительство общественных сооружений, которые в Риме издавна служили популяризации имен своих создателей.
Во втором отделении представления подобревшие зрители нашли для себя много интересного. Кто-то радовался победе своего цвета, кому-то щекотала нервы авария, в результате которой пострадавшая лошадь взбесилась и ринулась на трибуны, но рухнула в защитный ров и переломала ноги. Одних осчастливил выигрыш в лотерее, других — тот факт, что его сосед ничего не выиграл. Были тут и кровь, и слезы, и радость, и отчаяние, и сытая апатия разбогатевших вольноотпущенников, ничего не понимавших в римских забавах, но считавших своей обязанностью посещать мероприятия того народа, в который они теперь влились или втерлись.
Тиберий испытывал беспредельную брезгливость, будто его вываляли в навозе и окунули в помои. «За какие провинности я должен подвергаться столь мерзостному зрелищу? — думал он. — И за что все эти люди так наказывают себя, губят собственные души, зверски истребляют в себе лучшие чувства?»
Благодаря способности сопереживать себе подобным, определяемой общественной природой человека, люди могут испытывать возвышенный катарсис при восприятии высокого искусства, но таким же образом дурное зрелище заражает их души пороком и делает зрителей соучастниками преступления.
Тиберий мучился сомнениями, идти ли ему в театр на следующий вид программы празднеств. В конце концов он посчитал, что не имеет права отсиживаться во дворце в столь важный для нынешнего Рима день, и должен перестрадать развлечения вместе со своим народом. С тем он решительно направился в, так называемый, театр Марцелла, выстроенный Августом, но названный им в честь племянника, которого он собирался сделать наследником власти.
За две сотни лет до этого у римлян были популярны греческие трагедии и еще больший успех имели комедии. Латинские авторы создали множество собственных пьес на базе греческого материала, в основном, мифов. Однако, как и все римское, они были ближе к реальности, поэтому производили более сильное художественное впечатление. Но с упадком общественной жизни при переходе к монархии и с заменой межчеловеческих связей меркантильными интересами духовная жизнь римлян существенно упростилась. Теперь трагедии с их глубокими переживаниями действительно стали для этих людей мифом, как их сюжетная канва, чем-то запредельным, потусторонним и неестественным. Руки с мозолями от пересчета монет не способны аплодировать высокому искусству. Комедии, любимые дедами и отцами, казались их потомкам слишком долгими, замысловатыми и тоже утратили былые позиции на сцене.