После того как в ставку Лжеагриппы внедрились шпионы, которые с помощью денег и дезинформации, получаемых от принцепса, стали искать благоволения главаря, развитие этого заговора оказалось под контролем Тиберия. Теперь он мог более спокойно заняться Либоном.
Первый донос на этого молодого повесу поступил от сенатора Фирмия Ката. Но, поскольку Тиберий не водил дружбу с кем попало, Кат не отважился лично подступиться к мрачному принцепсу и передал свое сообщение через человека, имевшего доступ во дворец. При этом он просил аудиенции у принцепса, дабы персонально явить ему образец служебного рвения. Сколь ни манила Тиберия перспектива что-либо выяснить о проделках Либона, он в свойственной ему манере не торопил события. Его нарочитая медлительность нередко угнетала противников и побуждала к неосторожности.
Есть такая детская игра: группа мальчишек становится за спиною одного, и кто-нибудь дает ему пинка, а он должен угадать, кто именно к нему приложился. Так вот, в этой игре Тиберий в свое время всегда побеждал. Когда его намеренно пытались ввести в заблуждение, он бывал особенно проницателен.
И в этой ситуации Тиберий поступил не так, как от него ожидали. Он продолжал общаться с Либоном, приглашал его на пиршества, дружелюбно с ним беседовал. Правда, во время их совместного жертвоприношения в коллегии понтификов, по его требованию, Либону подали свинцовый нож вместо железного. Это можно было бы расценить как шутку или очередную проверку. Однако, скорее всего, таким жестом он предостерегал Либона, давал ему понять, что его замысел раскрыт. Но зато Тиберий всерьез занялся Катом. Он навел о нем справки и выяснил, что Фирмий Кат слыл другом Либона, приобщившим его к разгульному образу жизни, ввергшим в долги и заморочившим ему голову сеансами у магов. Причем, сделав донос на своего друга, Фирмий, не ожидая за собою слежки, открыто похвалялся надеждами на будущее. Он заявлял, что скоро его карьера резко пойдет в гору, а погреба наполнятся богатствами.
Тиберий очень негодовал, когда с ним хитрили, стремились использовать его положение принцепса в корыстных целях, спекулировали на государственных проблемах. Поэтому он отказался допустить к себе Ката. Не желая выслушивать и соответственно награждать доносчика, он решил самостоятельно разобраться с подозреваемым и добрым отношением даже пытался заставить его отказаться от злоумышлений. Но тут дело Либона выплыло на поверхность с другой стороны.
Когда общественное устройство становится чуждым социальной человеческой природе, люди лишаются возможности реализовывать свои способности, воплощать свою сущность в жизнь естественным образом. Тогда место былых ценностей занимают фетиши ложных ориентиров, манящих людей все дальше от самих себя вплоть до полной личностной деградации. В такие эпохи, помимо погони за миражами фальшивых, то есть враждебных человеческой природе факторов престижа, люди стремятся компенсировать духовную ущербность своей жизни, погружаясь в наркотические грезы иррациональности. Больное общество страдает галлюцинациями всевозможных суеверий, в нем распространяются диковинные культы и экзотические религии.
В то время Рим был полон египетскими и иудейскими верованиями, а значение магов и колдунов возросло до того, что они норовили вмешиваться в политику, предрекая, естественно, за хорошее вознаграждение, престол наиболее активным просителям. Особую силу придавало им то, что они затрагивали еще не познанный пласт природы и, спекулируя на своих практических находках, облекали непознанное в фантастическую мантию всеобъемлющего абсолюта.
Скрибоний Либон как раз и стал жертвой таких людей, умевших таращить глаза и говорить дурными голосами. Они высасывали из него деньги, а взамен впрыскивали яд несбыточных надежд, верно оценив уязвимое место тщеславного юнца. Но один из хозяев его души возжелал большего вознаграждения, чем мог предложить промо-тавшийся Либон. Он донес на него Фульцинию Триону, оратору, слывшему выдающимся обвинителем. Трион тут же отправился к консулам и, стращая их потусторонними кошмарами, добился сенатского расследования.
Сенаторам было сообщено, что они созываются для рассмотрения неотложного государственного дела, важного и ужасного. В мутном свете последних событий, слухов и домыслов жутковатая формулировка повестки дня схватила отцов города за животы спазмами страха. Впервые им подумалось, что мятежи и заговоры — проблема не только принцепса, а гражданская война не только дает повод позлорадствовать относительно чужих бед, но и позволяет сполна вкусить собственных.