— Я думаю, что сейчас даже труп в соседней комнате заерзал на смертном одре от нетерпения. К чему ты клонишь? К чему эти бесконечные рулады? Может быть, ты решил оставить трон Германику и податься в трубадуры, дабы воспевать его подвиги?
— Успокойся, трон будет нашим, но он должен сиять в глазах народа солнцем в вышине, а не мерцать факелом в тюремном мраке, а для сенаторов моя власть пусть явится избавлением от трудов, а не ущемлением их прав.
— Безродный Сей Страбон для нас сейчас важнее всего твоего гнилого сената! — зло перебила Ливия. — А несколько тысяч его головорезов в окрестностях города значат гораздо больше многомиллионной толпы безмозглой черни!
— Да, префект преторианцев — нужная фигура, — согласился Тиберий. — Однако он наш по самой своей природе: республике преторианцы не требуются, а простой всадник — не указ сенаторам. Только, опираясь на трон и в свою очередь подпирая его мечами своих гвардейцев, он может быть значимым лицом в государстве.
— Так пошлем к Сею.
— Нет, пусть к нему обратятся консулы.
— Ты фантазер!
— Сегодняшние консулы — ничтожные люди, и это хорошо, но они — лицо, точнее вывеска государства. Мы будем управлять ими, а они сенатом. Пусть плебс ощущает себя в рамках республиканской традиции. Я выйду к римлянам из недр республики, а не свалюсь им на головы сверху. И давай же обсудим, кого еще из совета принцепса, помимо консулов, мы уже сейчас можем привлечь к делу, чтобы они расчистили нам путь к цели.
— Ну, наконец-то, после долгих блужданий в дебрях старомодной риторики ты заговорил о деле, — произнесла примиряющим тоном Ливия.
Сообщники совещались весь остаток дня и большую часть ночи. К утру у них были готовы письма с секретными распоряжениями к видным сенаторам, а также к влиятельным вольноотпущенникам и клиентам Августа из числа той, как бы личной бюрократии принцепса, которой он в значительной мере подменял официальные республиканские институты управления. Тайно отправив эти послания, Ливия во всеуслышанье повторила даваемые ею ранее сведения о том, что принцепс будто бы выздоравливает. Одновременно к «выздоравливающему» принцепсу она под видом врачей пригласила специалистов по бальзамированию, так как телу усопшего предстояло еще постранствовать по миру, прежде чем обрести, наконец-то, покой.
Всеми делами заправляла Ливия, сам Тиберий в открытую пока ничего не предпринимал, якобы все еще оставаясь под фамильной властью отца — Августа. Однако он уже забрал себе стражу принцепса, его писцов и некоторых чиновников. Как император он отправил в войска и провинции послания с тем, чтобы упредить волнения, которые могли бы возникнуть, когда распространится весть о смерти принцепса.
Подпольное правление государством продолжалось еще некоторое время. Потом в Нолу прибыл центурион, убивший Агриппу Постума, и сообщил Тиберию об исполнении его приказа. Тогда Ливия явилась народу сияющей от счастья в траурном одеянии и объявила сразу о прискорбной кончине Августа и о том, что его сын и фактический соправитель последних лет Тиберий Юлий Цезарь принял на себя бремя государственной власти. В Ноле, а затем в Риме и по всей центральной Италии началась суета подготовки к помпезному погребению почившего столпа Отечества и одновременно — к торжествам по случаю восхождения на престол нового идола. Печаль и радость, слезы и смех смешались в единый липкий поток лицемерия.
В этой карусели показных чувств и демонстративных поступков затерялся след убийцы Агриппы. Центуриону, принесшему весть о кровавой расправе, Тиберий заявил, что он ничего на этот счет не приказывал.
— Но я же сам видел у трибуна свиток с твоей печатью, император, — изумился растерянный центурион.
— Я ничего не приказывал, — повторил Тиберий. — Доложишь обо всем сенату, пусть сенатская комиссия проведет следствие.
Конечно же, никаких докладов об этом деле в сенате никто не услышал, и ответственность за него негласно возложили на беззащитного покойника — Августа.
Убийство внука принцепса открыло дорогу к погребенью телу старца. С великодушного позволения Ливии и Тиберия декурионы, то есть члены городского совета Нолы, водрузили гроб с почетным прахом на плечи и возглавили шествие к столице. Процессия с самого начала была внушительной как обилием высоких лиц, несших на себе скорбные гримасы, так и богатством, чуть ли не роскошью траурных нарядов и атрибутов. Однако по пути следования колонна обрастала все новыми толпами страждущих. Простой люд, высыпающий из многочисленных придорожных селений, в своей наивности искренне предавался горю.