Выходка Пизона являлась прямым ударом по Тиберию как правителю. В государстве абсолютно все плохо, кругом торжествует порок и надеяться на улучшение при такой власти не следует — вот что утверждал его поступок. Абстрактный характер критики свидетельствовал об отсутствии желания действительно что-либо улучшить, а демонстративный уход из курии выглядел как плевок в лицо Тиберию. Причем этот демарш был произведен именно тогда, когда сенат предпринял какие-то шаги по исправлению нравов, и очевидно имел целью зачернить оптимистичный тон сенатской политики последнего времени. Упоминание об ораторах — обвинителях выглядело намеком на дело Либона и также было направлено на дискредитацию Тиберия. Являлось ли это выражением желания просто насолить принцепсу или же Пизон действовал в интересах старшего брата Гнея, потенциально претендующего на первенство в сенате, сказать было трудно. Но в любом случае Тиберий не мог оставить без внимания этот выпад, тем более что в своей политике он пока ничуть не отклонился от курса всеми восхваляемого Августа, только несколько улучшил финансовое положение государства за счет подбора более честных чиновников и экономии на массовых зрелищах.
Однако Тиберий сделал вид, будто не понимает, куда направлен удар Пизона, и предполагает в нем союзника, разуверившегося в победе их общего дела. Принцепс не противостоял оппоненту, а как бы утешал его, уговаривал не отчаиваться, верить в их совместный успех и способствовать ему. Это произвело доброе впечатление на собрание, и если бы Пизон продолжал упорствовать в намерении покинуть Рим, то выглядел бы уже не обличителем, а слабовольным человеком, избегающим трудностей.
— Твои собственные слова, дорогой Луций, должны убедить тебя остаться с нами, — вкрадчиво, мягко говорил Тиберий. — Нельзя лучшим воинам покидать строй в битве за Отечество. Ты справедливо указал, сколько у нас еще недостатков, как велик фронт борьбы за очищение нравов. Да, сегодня мы сделали лишь первые шаги в этом направлении, но мы движемся. А для того, чтобы идти дальше, нужно сплотить наши ряды. Против дурных людей должны подняться честные, порок стяжательства не уйдет сам собою, его необходимо вытеснить добродетелью, отбросить за границы государственной жизни. А кто же у нас честнее тебя и твоего брата? Если такие люди, как вы, падут духом и прекратят борьбу, то восторжествуют те, кого ты критиковал.
Пизону пришлось остаться, однако он носил протест на лице и вскоре вновь совершил наскок на Тиберия. Он выступил с обвинением против весталки Ургулании и привлек ее к суду.
Жрицы богини Весты были очень уважаемыми в Риме дамами. Они поддерживали священный огонь в храме своей богини, который символизировал очаг всего государства. Таким образом, они, как бы являлись хозяйками самого города Рима как единой семьи. Следовательно, весталки не могли иметь собственную семью и вообще должны были блюсти обет целомудрия, дабы не изменять с конкретным мужчиной целому государству. Естественно, выполнение этого требования делало их весьма строгими, принципиальными и несговорчивыми.
Ургулания не явилась в суд, а вместо этого направилась домой к Тиберию. Однако ей был нужен не принцепс, а его мать. Ургулания дружила с Августой.
Пизон нанес удар с Ганнибаловым коварством, он поставил Тиберия между двух огней. С одной стороны, тот как поборник справедливости и блюститель законности должен был наказать строптивую женщину, а с другой — не мог допустить столь явного демонстративного унижения матери. Весь Рим злорадствовал, готовясь наблюдать нравственные конвульсии принцепса, бессильно бьющегося в капкане.
Августа, выслушав Ургуланию, устроила сыну скандал, упрекая его в том, что своим либерализмом он распустил сенат, который уже в открытую покушается на семью принцепса.