И впрямь, Август был фактическим правителем Рима более сорока лет. В глазах народа он являлся избавителем общества от междоусобиц, кровавых гражданских распрей, восстановителем государства, даровавшим истерзанным римлянам желанный мир, борцом за оздоровление нравов, охранителем границ от посягательств варваров. Все положительное в государстве усилиями современных поэтов, историков, скульпторов, архитекторов, риторов в общественном мнении было связано с фигурой Августа, мудрого правителя, власть которого якобы зиждилась только на его разуме и авторитете. Если же все доброе в обществе основывалось лишь на гениальности одного человека, то как жить людям после его смерти, как не рухнуть обветшалому римскому миру, державшемуся на одной единственной опоре? Простолюдинам казалось, что солнце сорвалось с небес и упало в этот гроб; сейчас они проводят его в последний путь и наступит ночь, непроницаемая мгла и холод поглотят их, и сгинет жизнь в бездне черного безвременья.
Римляне имели рациональный практичный ум, но в то же время были очень темпераментны. Они не расплескивали эмоции по мелочам, как представители некоторых малокультурных народов, чья невоспитанность наивно почитается за горячий темперамент, но уж если предавались страстям, то это был безудержный шквал. При виде траурной процессии, уносящей в Плутоново царство воплощение божественной формообразующей идеи их цивилизации, простые римляне глотали рыдания. Но стоило кому-то не сдержаться, всхлипнуть, проронить слезу на руку соседа, и эмоции волной проносились по толпе, нарастая как снежный ком. Женщины рвали на себе волосы и одежды, падали ниц, карабкались за гробом на коленях, мужчины в отчаянии наносили себе раны, давили друг друга в стремлении протиснуться ближе к центру событий. Толпа неистово страдала на все лады, и это грозило перерасти в масштабные беспорядки.
Наблюдая нездоровые страсти, Тиберий все более хмурился. Причем он сам не сознавал, чего в нем больше: опасений государственного мужа за массовый психоз подданных или недовольства, что, слишком горько сожалея о мертвом, люди унижают живого. Вот он, Тиберий, во всей своей красе, мудрый, проницательный, опытный явился толпе, а она, словно не видя его, такого выдающегося, убивается по чьим-то костям, которые вскоре сгорят и обратятся в тлен. В конце концов он остановил шествие и объявил, что летнее солнце пагубно воздействует на божественные останки, а потому процессии надлежит двигаться ночью. Настроение Ливии было иным. Ей нравилось находиться в центре внимания. Чрезмерная скорбь народа льстила ей, ведь она полагала себя важной составляющей того образа Августа, каковой ныне оплакивал народ. Почтенную матрону рассердило решение Тиберия и особенно ее возмутило то, что сын проявил самостоятельность, не испросил ее мнения. Однако, поскольку он сразу вслух объявил о смене порядка следования процессии, она не стала спорить на виду у публики, но припасла ссору на будущее.
С тех пор похоронное шествие скрывалось под покровом темноты. Днем тело принцепса прятали в общественных зданиях или даже — в виде почетного исключения из религиозных правил — в храмах встречавшихся на пути городов. Так, черной ночью в звездном мерцании факелов Тиберий и Ливия во главе змеившейся по италийским дорогам колонны скорбящего люда подкрадывались к Риму.
В городе Бовиллы честь носильщиков праха у декурионов муниципиев и колоний приняли столичные всадники — сословие, любимое Августом, которое он пытался противопоставить сенаторскому. Они и внесли его в Рим.
У храма Юлия Цезаря, обожествленного его преемниками во избежание толков о незаконности деятельности этого клана, Тиберий велел остановиться, дабы успокоить страсти столичного плебса традиционной похвальной речью усопшему. Из его выступления народ, как и полагалось, узнал о неисчислимых достоинствах покойника, о тяжести утраты, понесенной всем римским народом, а также о почтительности к приемному отцу и прочих достоинствах самого Тиберия. Такие речи уже давно стали у римлян трафаретными. Их разучивали в риторических школах, с них многие юноши начинали ораторскую карьеру. Однако Тиберий в свойственной ему тяге к витиеватости, насильственной образности и многозначности фраз излишне напустил тумана, что не понравилось народу. Глядя на этого оратора, данного им судьбою на место Августа, люди невольно проводили сравнение, которое Тиберий, конечно же, проигрывал, как проиграл бы его и любой другой из тогдашних римлян. Чутко улавливая недоброжелательство публики, Тиберий нервничал и оттого его речь становилась еще более расплывчатой.