Однако не все на Востоке было благополучно. Противостояние Германика и Пизона оказалось более жестким, чем предполагал принцепс. С самого начала они заявили себя восточному миру как антиподы, несущие людям противоположную философию.
Германик по пути к месту назначения посещал прославленные города грекоязычного мира и приятным обхождением словно воскрешал светлые времена Квинкция Фламинина. Он всем старался понравиться и всех воодушевлял надеждами на обновление. От общения с ним у людей создавалось впечатление, будто он сошел в этот истерзанный мир с высот римских холмов, чтобы принести всем успокоение и отдохновение от забот. Пожалуй, Германик вел себя, как принц, готовящийся принять эстафету царствования у одряхлевшего патриарха. А многие даже видели в нем мессию, посланника небес, пришедшего к людям, чтобы очистить их от собственных пороков и ввести в новый мир, устроенный по божественным канонам.
В ту эпоху мироустройство настолько противоречило человеческой природе, что люди отчаялись спасти положение своими силами и уповали на богов. Восточные религии, менее рациональные, чем римская, позволяли местному населению ожидать непосредственного появления мессии, сотворенного из плоти и крови. Желаемое, как всегда у слабых людей, выдавалось за действительное, и весь Восток жил надеждой на спасительное явление божества.
А по следам Германика тяжелой поступью шел Гней Пизон и проклинал греков последними словами. Германик заигрывал с афинянами, отдавая дань прошлому их города, а Пизон поносил их за расправу над Сократом, Фемистоклом, Аристидом, за измену римлянам в войне с Митридатом и, наконец, за утрату былого достоинства, некогда присущего их великим предкам. В людской порочности он упрекал самих людей и пытался развеять их иллюзии в отношении Германика. Прибыв в Сирию, Пизон начал чистку в армии, внедряя в нее своих ставленников. Он отлично понимал, кто является главной движущей силой эпохи, потому всячески потакал легионерам, добиваясь у них популярности любой ценой. Солдаты оценили его старания и дали ему прозвание «отец легионов». Планцина не отставала от мужа и вела себя как «мать легионов». Она присутствовала на ученьях всадников и маневрах когорт и всячески настраивала солдат против Германика и Агриппины. Понося их, она намекала, что надменностью и царскими замашками этой четы недовольны в столице.
Германику докладывали о злоязычии Пизона и Планцины, причем «доброжелатели» многое добавляли от себя, чтобы усилить драматический эффект. Такое стремление акцентировать внимание на всем худшем соответствовало нравам того времени. Германик оказался в положении Тиберия, которого подобным образом провоцировали ненавидеть самого Германика. С одной стороны, Германик чувствовал себя достаточно сильным, чтобы не принимать всерьез нападки конкурента, но с другой — непрестанные подзуживания свиты вынуждали его все время думать об этой проблеме, терзаться сомнениями, испытывать ненависть, желание злоупотребить своей властью. Постоянное ожидание худшего, ощущение преследования дурными силами подействовало на его психику. Теперь он уже больше походил на мрачного подозрительного Тиберия, нежели на блистательного преуспевающего молодого человека, который совсем недавно очаровал Рим. Ему тоже начали мерещиться заговоры, он стал присматриваться к своим приближенным, предполагая в них лазутчиков Пизона. Неспроста же тот ведет себя столь нагло и агрессивно, очевидно, он располагает достаточной силой для переворота. Германик почувствовал такой моральный дискомфорт, что решил обо всем написать Тиберию и испросить его совета. Дядя и формально отец не был особенно симпатичен Германику, но вызывал его уважение. Наверное, он относился к нему примерно так же, как в свое время сам Тиберий к Августу. Но едва он задумал письмо в Рим, как ему доложили, будто Планцина на какой-то пирушке проговорилась, что исполняет здесь секретную миссию Августы, которую негласно поддерживает и сам принцепс. После этой вести мир для Германика сделался непроницаемо черным. Он не хотел верить в то, что его ненавидят родная бабка и дядя, но зато все остальные очень хотели уверить его в этом. Так же, как в Риме сенаторы тешили свои извращенные души страданиями Тиберия, здесь штабные офицеры и чиновники смаковали страхи и терзания своего командующего.
Но при всем том Германик оставался римским политиком, поэтому он преодолел посеянные в нем дурные чувства и совершил грамотный ход. Отправляясь с миссией в Армению, он подтянул к ее границам войска. Тогда же он приказал прибыть в лагерь и Пизону. Однако тот не подчинился. Проконсул Сирии сделал вид, будто опоздал, и со своими легионами присоединился к войску Германика уже на обратном пути из Армении.