Пассажиров придавило так, словно на грудь каждому возложили по мешку с песком, кожа на лицах натянулась – вот-вот лопнет. Но главное – не стало воздуха для дыхания. Страшно хрипя и пуча глаза, Герман зашарил в ногах и вскоре нащупал тяжёлый металлический цилиндр, снабжённый резиновой трубкой и вентилем. Вентиль поддался нелегко, но всё же поддался, и живительный газ хлынул в лёгкие Евы, а затем и в его, Германа, лёгкие.
В следующий момент «Ньюпор» накренился и камнем рухнул вниз. К счастью падение длилось недолго и закончилось тем, что истребитель принял горизонтальное положение и спокойно заскользил в воздушных потоках.
– Прошу прощения у моих драгоценных пассажиров, если доставил некоторое неудобство, – сказал Каранихи. – Но чувство полёта так прекрасно, что я иногда немного увлекаюсь.
В ответ прекраснейшая, по выражению Каранихи, мем-саиб разразилась площадной бранью.
Видимо, подобная реакция дамы сильно удивила вежливого пилота, ибо он на время замолчал.
Высунув голову за борт, Герман обомлел: земля уносилась назад с немыслимой скоростью. Величественные гималайские пики мчались, словно удирающие от неприятеля солдаты разбитой армии древних гигантов-Даитья, побеждённых богами.
Германа разобрал хохот. «Ну и шельмы, эти Носители, ну и мастаки! У них буквально всё построено на обмане. Замаскировать чудеснейшую машину под этакую рухлядь – сколько же усилий на то потребовалось! Не удивлюсь, если и старушка Елена, подобно легендарной дакине, стукнется о земь и обернётся юной красавицей, по которой некогда сходил с ума мой предок. А я ведь правильно назвал этот самолёт допотопным, он таковой и есть, потому что это ни что иное, как легендарная вимана – неоднократно описанный в древних трактатах летательный аппарат цивилизации, существовавшей до потопа, только замаскированный».
Герман с уважением дотронулся до обшивки фюзеляжа. «Вроде, фанера, а вроде и нет. Прав был прохвост Шеффер, в Тибете всё представляется не тем, чем является на самом деле».
Течение мыслей Крыжановского прервал громкий и торжествующий голос господина Каранихи, декламирующего по-английски:
– Что вижу, о том пою! – возмутилась Ева. – Похоже, этот выродок Каранихи надышался чистого кислорода, отчего опьянел и теперь бесчинствует. Ну, ничего, придёт время, я до него доберусь. За всё сполна ответит, начиная с «прекраснейшей коровы».
Герман вспомнил, что именно так индус назвал Еву при первой встрече в Калькутте и захохотал пуще прежнего. Глядя на него, Ева тоже рассмеялась. А полёт, между тем, продолжался, но, как бы стремителен он ни был, догнать катящееся по небу солнце не удалось. Стемнело, летательный аппарат Носителей оказался один на один с ночью.
– Помнишь, мы гадали, куда нас довезёт это чудо, если его не собьют из винтовки английские солдаты? – спросил Герман.
– Не ври, это ты гадал, я вообще отказывалась верить, что на этой этажерке можно взлететь¸ – деланно возмутилась Ева. – А наша замечательная старушка тоже хороша: когда я с ней говорила на эту тему, только смиренно улыбалась и молчала.
Каранихи, слышавший через наушники разговор влюблённых, посчитал возможным вмешаться.
– Прошу моих драгоценнейших пассажиров обратить внимание на скопление огней по левому борту. Это – Вена, столица вальса. Скоро наше путешествие завершится, мне приказано доставить вас в Альпы.
Скорость заметно уменьшилась, аэроплан клюнул носом и пошёл на снижение.
– Спасибо что сказал! Теперь под нами, похоже, Линц[121], а вон там, дальше, Зальцбург, – объявила Ева. – Точно Зальцбург, посреди города течёт река и горы вполне узнаваемые.
Самолёт отвернул от города и направился туда, где виднелись три огонька, расположенные треугольником. Садился Каранихи плавно – не так, как взлетал – видимо, более не испытывал потребности проучить заносчивых европейцев.
«Это же горят костры, – определил Герман природу огоньков. – Похоже, нас встречают».