В совершенно ином ключе подается пейзаж справа, на котором видны устремленная к небу церковная колокольня, широкое озеро и синеющие вдали горы. Здесь же находятся непременное для пасторальной идиллии стадо с пастухом и пара влюбленных, забывшихся в жарких объятиях на лужайке. Для полноты картины порхают две бабочки как символ чего-то возвышенного, неземного. Два всадника с борзой преследуют перебежавшего из левой половины картины зайца, который явно не ко двору в этом идиллическом уголке непорочности. Заячья плодовитость никак не вяжется с понятием о любви возвышенной.
Несколько сложнее обстоит дело с античными барельефами на передней мраморной стенке фонтана и прелестным Купидоном, который ручонкой вылавливает из воды лепестки алых роз. Но это не что иное, как отражение страниц романа о любовных сновидениях Полифила — прежде всего известного эпизода с Венерой, которая, желая спасти от неминуемой гибели возлюбленного Адониса, так торопилась, продираясь через заросли колючего кустарника, что до крови поранила руку о куст белой розы. Тогда-то и появилась на земле алая роза или шиповник, чей цветок лежит на парапете фонтана. Поэтому в руке Любви небесной пунцовая накидка, а у Любви земной алые рукава платья.
На барельефе фонтана изображен ретивый конь, который должен выражать безудержную страсть — voluptas, способную сгубить любого человека, даже наделенного добродетелью — virtus. А рядом дана выразительная сцена наказания плетью за любовь сугубо плотскую. Видимо, Тициан не стал развивать далее мотивы книги о снах Полифила и увлекся темой «фонтана любви», чья влага обладает чудодейственной очистительной силой, помогая Любви земной возвыситься до Любви небесной. Не случайно Купидон почти касается плечом Любви земной и старательно вылавливает для нее из воды лепестки роз — эти символы любви возвышенной.
Можно заключить, что столь гармоничная по композиции и исполнению картина представляет собой попытку решения волновавшей венецианских гуманистов, поэтов, художников и музыкантов этической дилеммы Voluptas — Virtus, с которой пришлось столкнуться и самому Тициану. Следует признать, что в этой поразительной поэтической аллегории над ним взял верх отнюдь не «моралист», отстаивающий в любви платонические чувства, не эрудит или знаток литературных раритетов, а истинный живописец.
Создавая этот шедевр, Тициан применил некоторые особенности, свойственные его богатейшей палитре, а именно мощную светосилу краски, ее живительную энергию, осязаемую вещественность и вместе с тем лирическую насыщенность. И все это позволило ему передать на полотне полнокровное воспроизведение жизни. Хотя картина перенасыщена литературной символикой и аллюзиями, это воистину победа ликующего и полного поэзии и музыки колоризма над рассудочностью эрудита.
Рассматривая созданные в Венеции удивительные по радостному звучанию «Любовь земную» или «Флору», пожалуй невозможно согласиться с утверждением П. П. Муратова в его книге «Образы Италии», что «в тициановской Венеции нет вообще никакой печали и никакой улыбки, и оттого так трудно чувствовать сердцем ее восхищающую глаз пышность».[40] К сожалению, тонко чувствующий живопись автор выдающегося труда недооценил Тициана, о котором в книге говорится вскользь, мимоходом. Он явно отдает пальму первенства бывшему тициановскому ученику Тинторетто, у которого на сильно потемневших полотнах вообще невозможно обнаружить даже подобие улыбки.
Но вернемся к самой картине. Влюбленный Аурелио был настолько доволен работой молодого мастера, что попросил его дополнительно запечатлеть на картине свой герб, не раз повторяя, как знатен его род, ведущий происхождение чуть ли не от самого Марка Аврелия. Хотя в это верилось с трудом, но Тициан не возражал, поскольку дорожил расположением к себе высокопоставленного сановника, который оказывал ему немалые услуги. Именно через Аурелио и его друга Бембо, оказавшегося при папском дворе, ему пришло однажды лестное предложение поработать в Риме, которое он вынужден был отвергнуть. А недавно посол Якопо Тебальди в который раз снова навестил его и вручил очередное приглашение своего герцога Альфонсо I д'Эсте посетить Феррару, что открывало перед Тицианом заманчивые перспективы. Но роль придворного художника, пусть даже щедро оплачиваемого, его не очень привлекала. Он превыше всего ценил свободу выбора и свое независимое положение. Хотя, что греха таить, весьма лестно, когда тебя так ценят. Но что бы там ни было и куда бы его ни приглашали, Венеция — это родная стихия, где ему знакомы различные подводные течения, рифы и отмели. За последние годы он научился умело их обходить. А заказов ему и здесь хватает.