Смерть не страшна, лишь раз
Всего-то умереть.
Всех поджидает нас,
Без исключенья, смерть.
Ах, от любви сто раз
Я умирал, так что ж?
В сердце моем застрял
По рукоятку — нож.
Все-таки я узнал,
Что «истина — в вине».
Я, Тициан, в остальном
Неразумен вполне.
РОДИНА («Горы и долы твои ненаглядные…»)
© Перевод П. Антокольский
Горы и долы твои ненаглядные
Издавна слыли подобием рая.
Взглянешь — пылают сады виноградные.
Взглянешь — и глаз не достигнет до края.
Ночь — молоко голубое оленье.
День позолочен кизиловой ягодой.
Где-то черкешенки жнут в отдаленье.
Сладко тучнеют могучие пахоты.
Азбуке нашей, плодам нашей родины
Много похвал на пергаменте ветхом.
Так, славословя и радуясь, бродим мы
С лаской по всем твоим листьям и веткам.
Там, где туман на гомборской дороге,
Где остролистник и куст можжевеловый,
В каждой тычинке цветка, в недотроге,
Капля слезы еще блещет Пшавеловой.
Нет крутизны, не отыщется выступа,
Пяди такой, чтоб сверкнула впервые.
Всюду каналы прорыты неистово,
Подняты все целины яровые.
Нет человека, чтоб не был в работе,
В битве, и в стройке, и в музыке огненной.
Озеро Палеостоми у Поти
С древних трясин окончательно прогнано.
Все летописцы когда-то лукавили —
И Гиппократ, и царевич Вахушти.
Как бы они это время прославили!
Повесть такую могли бы подслушать?
Топи Риона, где слухи глухие
Некогда шли о Колхиде загадочной,
Ныне лежат перед нами сухие.
Изгнан оттуда озноб лихорадочный.
Ставят плотины, чтоб цитрусам вырасти,
Чтобы дышали сады в апельсинах.
Квохчут наседки, не чувствуя сырости.
Плавится небо в промоинах синих.
Здравствуйте, други-соседи! Не счесть их —
Первенцев в Грузии новой,
Верных в работе и преданных чести,
Даже не знающих чувства иного.
Глянь на Эльбрус, запрокинувши голову,
К пику Мкинвари лицом обернись ты —
В тучи, не зная подъема тяжелого,
Цепко врубаясь, идут альпинисты.
В каждом дыханье, что вьется, бушуя,
Цепкой и гибкой лозою родимою,
Ленина душу узнаешь большую,
Волю народную, неколебимую.
Родина! Лес Чиаури задебренный.
Воды Энгури, ширакские дали.
Сердце Кахетии — в неге серебряной,
В розовых купах совхоз Цинандали!
Эхо за Ушбой и за Ушгулом,
Синь ледников над могучими сванами
Песне моей откликаются гулом,
Вышли к столу домочадцами зваными.
Сорок мне стукнуло. Если пригнать еще
Новых мучительных сорок на старость —
Не остановит поэта и кладбище —
Молодость той же безусой осталась.
Родины участь — как матери участь,
Заново к сердцу пришла, позвала меня.
И без кремня, не стараясь, не мучась,
Сердце охвачено песней, как пламенем.
Помнишь ли старую повесть, краса моя?
Будь она вдвое древнее Кавказа, —
Слушай же! Я расскажу тебе самую
Черную из незапамятных сказок.
Двое детей твоих брошены в бурю,
К мачте канатами крепко прикручены
И бородою пророка, в Стамбуле,
Клятвой турецкою клясться приучены.
Много дорог с мамелюками пройдено,
Долго тянул янычар свою песню.
Все-таки, все-таки снится им родина,
Где же на карте она? Неизвестно.
Тщетно кривой ятаган был наточен,
Тщетно храпели арабские кони: им,
Проданным в рабство, голодным и тощим,
Нет избавленья в притоне драконьем.
Если же мы позабыли их, ты-то ведь
Помнишь и слезы, и кровь, и невзгоды!
Станешь ли, родина, вновь перечитывать
В книге гаданий о днях непогоды?
Разве мы раньше работали мирно —
Правды, труда и свободы сторонники?
Вырви хоть день из неволи всемирной.
Перелистай наши древние хроники.
Был Вавилон, воевали халдеяне.
Дальше не ясен твой путь и не светел.
Миропомазанных ждало рассеянье.
Прах твой развеял скитальческий ветер.
Землю меняли. В больничной палате
Так же меняют подушки горячечным.
Если не в саване смертном, а в платье
Ты подвенечном, о чем же ты плачешь нам?