— Лучше тебе не знать, — убедительно сказал Шэрхан. На взгляд Йиньйиня, полный укора, сказал: — Научи-ка меня цзыси.
— Чтобы законы было легче нарушать?
— Чтобы понимать за что бьют. Да и еще есть причина… — Шэрхан помялся. Вспомнил давешнюю ночь у императора. Говорить или не говорить? — Слушай, принято ли это, что во время свидания с императором тётка посторонняя в комнате толчётся?
— Тунгуань? Конечно. Она следит за произошедшим и записывает дату и детали соития в специальных книгах. С женщинами это важно для подтверждения отцовства, а с мужчинами… для порядка, наверное.
Шэрхан поерзал. Как бы так подипломатичнее спросить?
— А при тебе император… с ней разговаривает?
Покраснел Йиньйинь густо, как соус томатный. Глаза отвел. Вздохнул тяжко, будто пёс, которого хозяин из дома прогнал.
— Да ведь я… я никогда у него и не был.
— За четыре года? — удивился Шэрхан. — Почему?
Йиньйинь пожал плечами:
— Наверное, не понравился.
Посмотрел Шэрхан с недоверием. Как же этот может не понравиться? И стройный, и красивый. Шея тонкая, губы будто лепестки персика у него же на картинах, глаза как рыбки волшебные. Порой и с девицей можно спутать. Или в этом и причина? Вон, Клякса да Линялый погрубее будут. Плечи шире и морда лошадинестее. Их ведь зовет.
Неужто поэтому Шэрхана взял? Надоело с девицами кувыркаться, решил попробовать новенькое? Но ведь и этого не требует. Общается, будто… будто по дружбе стосковался. Этого хочет?
Шэрхан хлопнул Йиньйиня по плечу.
— Откровенность за откровенность. Меня ведь император тоже не ради секса вызывает. В шахматы с ним играем.
Йиньйиневы глаза раскрылись как две огромные устрицы.
— И ни разу…?
— Ни разу. А тётка с кисточкой есть. И перед игрой император ей долго что-то надиктовывает. Вот и хочу понять, чего там на бумаге происходит.
Йиньйинь помолчал, слова его обдумывая.
— Сложный у нас язык.
Шэрхан дернул плечами:
— Я быстро схватываю. На шести говорю.
— На скольких?
— Сам считай: мхини — это первый, на нем при дворе говорим; на хапхи с солдатами да простым людом общаюсь — это второй; с родственниками матери — они из другого племени — на третьем; с нянькой, что нас воспитывала, на четвертом; асурский — пятый, чтобы врага понимать; священные книги на шестом написаны. И это свободно. А так чтобы подраться и полюбиться, еще на семи изъясняюсь. Королевство небольшое, да соседей много, каждое племя на своем говорит. В армии у меня кто только не служит, пришлось учить. И ваш выучу. Для языка ведь что требуется? Собеседник и нужда. Собеседников у меня целый дворец, а нужда, как видишь, тоже появилась.
— Ладно, — согласился Йиньйинь. — Начнём тогда с вариантов приветствия. У нас их двадцать семь.
— Сколько-сколько?
— Сам считай: того, кто старше тебя по возрасту, одними словами приветствуешь; кто старше по званию — другими; кто старше и по возрасту, и по званию — третьими. С императором вообще отдельная история…
Набрал Шэрхан воздуха полную грудь и щеки надул. Вляпался он, ох вляпался…
8
— Чего кислый такой? — поинтересовался Шэрхан, пешку двигая.
Император уже третью партию подряд проигрывал. Был рассеян, вздыхал и морщился.
— Императрица кровь портит.
Шэрхан усмехнулся:
— И зачем тебе столько баб, если с одной справиться не можешь?
Съев Шэрханову пешку, император посмотрел предупреждающе:
— Не испытывай меня, Тигр.
— Прости, забылся, — сказал Шэрхан, улыбку пряча. — Просто никак в толк не возьму, как ты с ними уживаешься. Мой отец проклинал день, в который на матери женился. Говорил, лучше бы асура в мужья взял, чем эту демоницу. После каждой ссоры на саблю свою грозился упасть. И это от одной-то.
— Почему одной?
— У нас так. Одну выбираешь. На всю жизнь.
Император поднял глаза от доски:
— Но как же… а если ребёнок не получается?
— Значит, мразь ты в прошлой жизни был, вот и расхлебывай, что кому нагадил. — Шэрхан ход сделал. — Но, видишь ли, пусть и ругались отец с матерью, пусть обещали друг другу яд в чай подлить, а в минуту беды или опасности только друг другу и доверяли. Мать в каждую битву с отцом ходила, а отец, когда на них покушение было, на плечах ее раненую через пустыню пронес. Кому из своих жён так веришь?
— Никому, — медленно сказал император. — Я вообще никому не верю.
Задумчиво двинул коня. Не об игре явно мысли были, ибо глупый был ход. Бессмысленный. Шэрхан съел коня и три возможных мата насчитал.
— Может, так оно и лучше. У родителей ничем хорошим это не закончилось. Когда отца убили, мать от трона отказалась, в горы в храм ушла, и больше я ее не видел. Три года уже. А там и братья один за другим полегли. По-геройски, конечно, подвиги во имя Джагоррата совершая, да какая разница?
Помолчали. Только фигуры по доске цокали.
Император взял ладью, да так и не придумав что с ней делать, крутил в руках.
— Ты прости, что я… только конкубином тебя сделал, хоть ты и принц. Схема пополнения императорского гарема еще в древних текстах предписана. Когда с твоим братом переговоры велись, остальные места… уже заняты были. Иначе быть бы тебе старшим конкубином.
— Аж старшим? — хмыкнул Шэрхан. — Гордо. Ну да ничего, я подожду, пока Клякса… гм, Тян Сай водкой рисовой упьется или бамбуковыми колотушками себе глаз проткнет. А там, глядишь, и Лиу Дзянь какая-нибудь с качели навернется, и стану я твоей старшей женой.
Говорил Шэрхан со смехом, но император не улыбнулся.
— Не станешь. Мужчине выше старшего конкубина не подняться. — Посмотрел, вроде как, с извинением: — В древних текстах…
Шэрхан рукой махнул:
— Да знаю, знаю я. Так положено. Ходить-то будешь?
Император поглядел на доску, будто и забыл про неё. Поставил ладью, на дверь с тоской посмотрел. Что-то подсказывало, это их последняя партия на сегодня, так что Шэрхан с ходом не торопился. Мат все равно уже в кармане был.
— Так чего императрица-то воду мутит?
— Праздник почитания предков хочет с размахом праздновать. В три раза больше денег потратить. Чтобы все деревья в садах бумажными листьями да цветами украсили, в озёрах воду согрели, поверх снега ковры пуховые разложили. Из Ксен-Цы она уже, видите ли, танцовщиц каких-то с веерами заказала, а из Путан-Гхи — кошек огнедышащих. И старших жен подговорила. Все уши прожужжали. Будто у меня других дел нет.
Император провёл по лицу ладонью. Прикрыл глаза, темными кругами очерченные. Казалось бы, состарить должны были проступившие морщины усталости, а нет, только моложе сделали. Человечнее.
Шэрхан улыбнулся подружелюбнее. По плечу императорскому похлопал:
— Зато спишь каждый день с новой. У нас бы нашлись мужики, что за такое все богатство отдали бы.
Глянул император исподлобья. Ноздри длинного тонкого носа встрепенулись.
— А ты?
Что за вопрос?
— А я что? Я… на девиц не претендую.
Удивление блеснуло в раскосых глазах.
— Совсем никогда с женщиной не был?
— Ну почему? Кто ж в молодости себя знает… Поначалу пробовал. А потом…
— А потом?
— А потом понял, где сердце лежит. Расстроился. Что детей не будет, что жениться не смогу.
— А потом?
— А потом решил, к черту все эти так положено. Ежели встречу мужика нормального, то женюсь, хоть я трижды принц.
— А потом?
Да сколько ж можно. У Шэрхана аж лоб вспотел от неотрывного внимания чёрных глаз. Без ножей душу расковыривали.
Ответил с ядом:
— А потом асуры зашевелились, и Пракашка до порошка твоего жадный сделался. И все мои планы о женитьбе по ту сторону портала остались.
Все, доволен? Закончен допрос? Оказалось, нет. Император все так же глазами буравил.
— А теперь?
Вот пристал-то.
— А теперь императрицу твою встретил и понял, ну ее, свадьбу. Лучше всю жизнь бобылем, чем с коброй ревнивой постель делить.