— И что, — сказал Вэй ехидно, — хочешь сказать, отказался ты от своих грязных божков, обратился сердцем и душой в нашу веру?
— Обратился, — легко сказал Шэрхан. — И сердцем, и душой. Золотого дракона поутру за счастье жить в Тян-Цзы восхваляю, синему дракону каждый вечер о благоденствии императора молюсь. Чёрному же дракону по смерти душу свою вручу.
Посмотрел на него Вэй с ухмылкой:
— И заблуждения свои богомерзкие отверг?
— Отверг, — убедительно сказал Шэрхан. — Как есть отверг.
— Докажи.
Мерзко это слово сказано было. Будто знал, гнида, что Шэрхан сейчас снова судьбу свою проклинать будет.
Да что его могут заставить делать? Молитву читать? Да пожалуйста. Драконовой статуе кланяться? Да хоть сто раз по девять. Голым танцы вокруг гонгов священных плясать? На, Вэюшка, робу подержи. Нет, в этот раз им его ничем не унизить, не сломить, не вызверить. Сильна была вера — уйдёт сегодня победителем. Даже когда возню и цоканье в коридоре за залом услышал, все еще верил. А вот как первое грустное мычание ушей достигло, тогда и понял — конец ему. Нашли чем добить.
Руки задрожали. Пальцы захолодели. А лоб, наоборот, будто кипятком кто обдал.
Коровка зашла пугливо, мыча и по сторонам озираясь, словно понимала — ничего хорошего от двуногих тварей ждать нельзя. Тянули её трое стражников, ещё пятеро позади шли. Девицы от этой процессии к стенам шарахнулись, повизгивая от страха и отвращения, стараясь уберечь свои шелка. И правильно делали. С завидной равномерностью коровка серила пушистый ковер, лепёху за лепёхой щедро выдавая. Скоро никакие благовония не могли перебить коровий страх. Даже императрица носом закрутила.
— Вот, — сказал Вэй, когда корову посреди зала остановили. — Докажи свою верность драконам. — Протянул кривой кинжал на подушке шёлковой. — Убей. А мы на ужин скушаем.
На секунду мелькнула бешеная мысль — схватить кинжал и вставить подлой твари в шею. А потом, если успеет, и кобре живот вспороть. Да только стражники уже встали стеной перед троном, да и Вэй руку в кармане с палкой нефритовой держал. Из-за спин, металлом обернутых, императрица улыбалась. Широко, торжествующе.
Зря Шэрхан радовался, что задницу в целости сохранил. Не самое это страшное оказалось. Дали бы ему сейчас выбор — коровку режь или под императора ложись — он бы уже подштанники снимал. Только не было сейчас выбора такого. Другой выбор был. Сказать «нет» и угодить прямиком в клетку с тиграми.
Или сказать «да».
Пальцы онемели, когда кинжал с подушки брал. Холодная сталь, бездушная. Какая ей разница кого убивать — чудовище людоедское в тапках вышитых или животинку ни в чем не повинную. А Шэрхану разница есть. Много учитель Шрираман в головы наследные светлых мыслей вбивал. У кого какая задержалась. У Шэрхана эта. Про разницу.
Глаза от этой разницы резало. Горло асурским хвостом шипастым стягивало. Душу словно багром подцепили и по коридору загаженному вслед за коровкой протащили, и лежала она теперь под копытами, в снегу и навозе.
Ноги стали деревянные, будто не свои, пола под ними не чувствовал. А вот руки всё ощущали: тепло влажного кожаного носа, в ладонь ткнувшегося, жёсткость коротких волосков, покатость твёрдого лба. Похожа была коровка на джагорратскую, разве что в величине рогов уступала. А так — как родная, хоть сейчас к храму веди.
Пригладил Шэрхан ладонью вдоль морды, лаская и успокаивая.
«Ты прости меня, буренка, — прошептал он в мягкое ухо. — И их прости. Дураки ведь. Думают, мне перед богом страшно. Думают, гнева небесного боюсь. Идиоты. Только тебя и жаль. Ну да я быстро постараюсь. Хочешь — сделай меня в следующей жизни тараканом».
Посмотрел в глаза большие, добрые, что ресницами доверчиво хлопали, и рукой двинул. Хлынул поток тёплой крови по рукаву, а рогатая голова запрокинулась. Закатились тёмные глаза. Повалилась коровка на бок и затихла. И комната затихла. Только кровь с кинжала капала. Гулко, будто сотня Шэрханов держала сотню кинжалов, и сотня капель размеренно в унисон падала.
Прислушался Шэрхан. Нет, не капли это стучали — девицы лбом бились с усердием доселе неслыханным, и даже императрица задом кверху рядом с троном уже торчала. Вэй, тот и вовсе ничком простерся.
В дверях стоял император. Дышал быстро, будто бежал сюда. Молча он черкнул взглядом по вонючим лепёхам, по луже крови, вокруг Шэрхана растекающейся, по коровьему трупу на ковре и сказал, тихо и холодно:
— Чи.
Развернулся и ушёл.
— Чи — это чего? — спросил Шэрхан во время следующего занятия с Йиньйинем.
Йиньйинь подумал, слово подбирая:
— Срам. Чи — это срам.
Хотелось поговорить с императором. Покричать и повозмущаться, да только не вызвал его больше сын дракона. Ни через неделю, ни через две. Ни через месяц. На охоту тоже не позвал. С Кляксой и Линялым развлекался, приходили они посреди ночи довольные и разморенные, а про Шэрхана будто забыл.
Долго Шэрхан ждал. Подумывал у Юлы спросить, да только что? «А чегой-то папка твой меня на потрахушки не зовёт?» Не больно уместно. Ждал дальше.
Так и настигла бы его судьба Йиньйиня, если бы холодным зимним вечером не пришла в одну сильно заскучавшую змеиную голову блестящая идея.
Наутро весь двор шептался, что императрице вздумалось в снежки играть. И не как-нибудь, а масштабно и с размахом: военнообязанными объявлялись и жительницы гарема, и евнухи. Без малого двести человек. А руководить всем дракониха собралась сама.
10
Холод был нестерпимым, а в душе у Шэрхана полыхало, будто костер развели. От радости чуть не подпрыгивал. Битва. И пусть отобранная вроде бы случайным образом команда, куда входил Шэрхан, включала евнухов на последней стадии замухрышества и девиц, что на попугайчиков недокормленных были похожи, даже это не могло жар, по венам растекающийся, унять. Пусть такая — несправедливая и игрушечная, но битва.
Пока старикашка Вэй орал на жавшихся на холоде девиц и евнухов, Шэрхан к Йиньйиню склонился:
— Ты опиши в двух словах правила.
— Да нет особых правил. Двор, где сейчас стоим — поле битвы. Вон вдалеке видишь флаг? Это лагерь зелёного дракона. Враги. А позади нас флаг синего, это наш лагерь. Между ними — граница. Если затянули во вражеский лагерь, будут снежки за ворот запихивать, в снегу валять, пока не сдашься. Сдался — из игры выходишь. Выигрывает армия, чьих солдат больше на поле останется, когда гонг финальный пробьёт. Да только и так понятно, чья команда победит.
— Это почему это?
— Армией зеленых по традиции управляет сама императрица. Никто у нас сильно сражаться не будет.
— Это мы еще посмотрим, — крякнул Шэрхан. — А император?
— Император игрищами глупыми не интересуется.
— Кто ж тогда нашей армией командует?
Йиньйинь криво усмехнулся:
— Будем выбирать.
Выборов особых не было. Как собралась их армия на подготовку да планирование, так пальчики худенькие в его сторону и потянулись. Тигр, мол, вот и командуй.
Шэрхан и командовал.
— Ты, Йиньйинь, теперь мой первый помощник. Я приказы отдаю, ты — переводишь. — Оглядел свою армию критичным взглядом — никуда не годится. Рассеянные девицы ковырялись в снегу сапожками; продрогшие евнухи, опасливо в сторону зелёной армии посматривая, того и гляди грозились посреди битвы лбом в землю начать биться; парочка «солдат» с самыми сметливыми глазами смотрели на него с подозрением.
— Так, — гаркнул он со всей глотки, — у нас полчаса на подготовку. Некогда тут стоять сопли слоновьи жевать. — Примерился, стал в толпу пальцем тыкать: — Ты, — сказал он невысокой, но верткой младшей жене, которую как-то приметил за перемигиванием с одним из евнухов, — отвечаешь за снежки. Собери себе пятьдесят девиц и пусть каждая за полчаса по тридцать снежков сделает. Ты, — указал он конкубине, которая помогала ему собачек тренировать, — возьми остальных девиц и готовые снежки в пирамиды на протяжении всей линии фронта укладывайте. Теперь ты, — он повернулся к скептически настроенному евнуху, — будешь командовать постройкой укреплений. Собери своих и организуйте по пятнадцать снежных стен высотой в полчеловека по периметру. — Оглядев слегка зашевелившуюся толпу, он спросил: — Кто тут из вас музыку играет? На горне или барабане каком? — На вздернутую руку он кивнул девице: — Приноси и играй. Только громко и бодро, без завываний.