— Почему корову убил?
Это еще к чему вспомнил? Только из кошмаров ушла рогатая…
— Обратно бы мне. Сражаемся, вроде как.
Не отпустил император. Еще крепче локоть сжал.
— Ответь.
— Почему-почему… Что, у меня выбор был? Сказала бы твоя кобра: «Жги Джагоррат», я б уже со свечкой в портал шёл.
— А как же твой бог?
— Какой такой бог? Я ж в драконов всей душой теперь верю.
— Не ёрничай. Правду скажи.
Локоть уже больно стало. Ещё чуть сильнее прихватит — полруки оттяпает.
— У меня бог не паскуда жадная. Он говорит, есть у тебя возможность — построй храм, а есть нужда — разбери его и дом себе сделай; есть возможность — читай священные книги, а есть нужда — сожги их и еду себе на костре приготовь; есть возможность — помолись, но если есть нужда — ляг лучше и выспись. Так что он ко мне не в претензии. К тому, что произошло у императрицы он вообще отношения не имеет, это между мной и коровушкой. А с ней мы уже договорились.
— Ясно, — сказал император, отпуская локоть. — Иди обратно к армии своей. Только уж ты проиграй. — На Шэрханов рык усмехнулся: — Если проиграешь — подарок сделаю. Такой, что поражения стоит. Проиграй, не пожалеешь.
Проиграть оказалось несложно. Как появилась на поле боя императрица, так попадали Шэрхановы солдаты, даже снежка в морду не дожидаясь. Во время удара гонга кроме него и не осталось никого на ногах, даже Йиньйинь сдался.
Так что проиграл Шэрхан. И не пожалел.
11
Увидев знакомую бороду, хной в огненный цвет покрашенную, тюрбан гордый да шервани с петухами, Шэрхан чуть не разрыдался. Бросился с объятиями, сжал так, что бедный купец аж крякнул.
— Анкатэшэчка…
Сжал еще разок тёплое дородное тело, вдыхая ароматы слоновьего пота, жареного чеснока и леса, и отстранился. На взгляд досадливый наткнулся, и рука сама к голому месту над верхней губой потянулась.
— Гниломуди, — зло сказал купец.
Шэрхан горько усмехнулся. Уж больно в точку пришлось ругательство.
— Да я уж привык, — соврал. Вздохнул. — Рассказывай давай.
Купец покачал головой:
— Сначала вот.
Достал сумку пузатую, сел на ковер и стал сверток за свертком доставать, перед Шэрханом раскладывать. Запахи родной еды, все еще тёплой, в тряпочки заботливо запелёнатой, снова увлажнили глаза.
Первое время только и мог, что смотреть, даже слюни с подбородка вытирать забыл, а как из ступора вышел, так и стал все по переменке в рот метать. Самосы хрустели на зубах, твёрдость нута с мягкостью картошки перемешивая. Тончайшие блинчики досы, как паутинки поджаристые, пачкали губы соусами: сначала стыдливым белоснежно-кокосовым чатни с невинно прячущимися зернышками горчицы, а потом — распутным остро-рыжим самбаром, в котором тамаринд заигрывал с корицей, тмин кокетничал с гвоздикой, а имбирь совращал кайенский перчик. Рис бириани — настоящий! — как пещера сокровищ, прятал в огненной середине мягчайший сырный панир. Джалеби, смешные крендельки, вымоченные в сахаре и гхи, таяли на языке сладким, как грех, сиропом. Молочные шарики гулаб джамун плавали в розовой воде, словно волшебные золотые рыбки. А еще крохотные бананы илаичи. И пышные рисовые подушечки идли. И холодный курд. И манго…
С самого приезда Шэрхан не трахался. А тут — оргазм за оргазмом.
Когда сил есть уже не было, он что мог понадкусывал, а потом и вовсе жадно глазами по сверткам шарил. Наконец, и это пристыло.
— Теперь рассказывай. Жена как? Дети?
— Да молитвами многомудрому Ши, — сказал с поклоном купец.
Шэрхан рыгнул с чувством.
— Торговля как?
— Переменно, пресветлый.
— Чего так?
— Пожары кругом. Два раза еле ушёл по лесу, слону хвост подпалило.
Ах да, лето же. Влажно-бесовский жар перед началом дождей, доспехи на солнце плавятся. Самое время купаться в океане, валяться под пальмой и пить кокосовое молоко.
— Жара такая?
Замешкался купец, бороду дернул:
— Жара-то жара, да только жара землю рытвинами в рост человеческий не вспучивает, воздух ядовитым не делает, людей да скот на куски не рвёт.
Шэрхан выпрямился. Послеобеденную лень как муссоном смыло.
— Это ты про что? — А потом и сам понял, глаза ладонью прикрыл. — Паскуда ты, Пракашка…
Купец согласно вздохнул:
— Говорили, решил превеликий махараджа силу порошка проверить. Обещал в джунглях безлюдных взрывать, а все одно очень уж близко к самджаварским деревням да крепостям получилось. Что сразу в воздух не взлетело, то пожаром ядовитым выжгло.
Горло сжалось в ненависти.
— Да за что?
— Говорят, посмел раджа самджаварский во дворец возмущаться прийти. Мол, не того брата в заморский зверинец отдали. Не тигра надо было, а шакала трусливого…
— Так и сказал Ришикеш?
— Говорят, что так…
— А Пракашка что?
— Взбеленился, говорят. Приказал на кол посадить. Да раджа сбежал, в крепости Тхуранской засел. Нет ее больше. Ни камня не осталось. И Дзендарской крепости не осталось. И Ахурджской.
Сжались кулаки от гнева. Гнида Пракашка. А он — дурак. Что стоило тогда, десять лет назад, во рву оставить его помирать? Ан нет, добро сделал, брата спас. Вот оно твоё добро — всех друзей похоронило.
— Война-то идёт?
— Вроде идёт. Принцессу Балу на самую границу, говорят, перекинули. Асуры там совсем озверели, чуть не людоедствуют. Народ с воем в столицу бежит. Говорят, жизни на границе нет. Да только и в Джагоррате теперь не больно разживешься. Фиртхи дань требуют, а в казне денег нет. Голод, говорят, скоро начнётся.
Шэрхан покачал головой в отчаянии. Что же это творится? Голод? Это в Джагоррате, где в год по семь урожаев снимать можно?
— А Сколопендра что?
— Да ведь я во дворец не вхож, пресветлый, — сказал купец, руками виновато разводя. — До планов да интриг не допущен. Знаю только, что ждут тебя дома.
Шэрхан взглянул с удивлением:
— Да я же здесь… как же я…
Покопавшись в шароварах, купец протянул мешочек малюсенький с тесемкой розовой. Развязал Шэрхан тесемки и ахнул.
— А говоришь, во дворец не вхож.
Тяжелехонько кольцо на ладонь выкатилось, огненным камнем в свете лампады замерцало. Купец тоже как завороженный на сверкающий падпаражда смотрел.
— Да разве ж это я во дворец? — прошептал. — Это дворец в меня вхож…
Усмехнулся Шэрхан. Камень потрогал: гладкий, ровно-рыжий, а посередине — капля чёрная, будто зрачок в глазу.
— Как же Пракашка допустил, что перстень священный…
— Говорю же, ждут тебя, пресветлый. Все мы ждем.
Посмотрел Шэрхан купцу в глаза верные и кивнул. Выудил из мешочка цепь золотую, перстень нанизал и на шею повесил. Ждут, значит. Ох и хитра Сколопендра. Неужто законного наследника с трона спихнет? Что надумала? Выселить или вовсе прикокошить? А Шэрхана как планирует выкрасть? Ну и ведьма. С такой не страшно и к асурам в пещеры. У них — по шесть рук, а у неё, похоже, ни одной совести.
Да, дела. Заел Шэрхан новости нааном с сыром, запил стаканом кислой пахты.
— Спасибо тебе, купец, за еду и за вести. В долгу я теперь перед тобой. Не знаю, смогу ли когда отплатить…
Завозился купец, засопел. Тюрбан смущённо поправил. Э, да похоже, уже сейчас платить-то придется.
— Ну чего там? Говори, — подбодрил Шэрхан.
— Да пустяк, пресветлый. Ерундовинка.
Самые тяжкие просьбы так начинаются, Шэрхан напрягся.
— Ну?
— Да дочка, пресветлый, всю плешь проела. Привези да привези. Я уж ей и так и сяк толкую, не дадут мне его ни за какую пахлаву, а она, мол, вон Джанишке папка привез, а ты бздишь.
— Да что надо-то?
— Камень ихний, ну тот, что зелёный. Уж больно красивый.
— Нефрит что ли?
— Оно.
— Забудь, купче, — скривился Шэрхан. — Кто ж мне оружие-то даст? Хранят они палки свои пуще членов.
— Что ты, пресветлый, про оружие и не говорю. Финтифлюшку бы мне какую, бусину аль пуговку. А то, слышал я, есть у них игра вроде шахмат наших, и фигурки там все из камня этого сделаны. Вот бы мне одну пешечку. Дочурку порадовать…