Шэрхан сел, соседа своего разглядывая. Вот этот красивый.
— За глаза, — согласился. — Но и тигр был. — Поднял левую руку, бок, когтями исполосованный, демонстрируя. — Вон, подарок остался.
Дин Чиа пробежался глазами по шраму.
— А с младенцем что?
Шэрхан со вздохом опустил руку.
— Даже пеленки не осталось.
— Жаль, — сказал Дин Чиа. — И младенца, и тигра.
Шэрхан грустно усмехнулся:
— А меня не жаль?
— Зачем тебя жалеть? Ты живой.
Шэрхан прислушался к своему телу. Болело все.
— Не уверен.
Сказал — и заругал себя. Сколько можно чёрные мысли по кругу гонять? Вытер руками лицо — будто слой отчаяния смыл. Хватит ныть.
— Скажи мне лучше, Дин Чиа, как мне тебя называть?
Парень присел у низкого столика на колени, две чашки расписные поставил и чайник булькающий с горшка с углями снял.
— В смысле?
— Ну, для краткости, лучше Дин или Чиа?
— Лучше Дин Чиа.
— Уж больно официально. Прозвище, может, есть?
— Прозвище? — Парень задумался. — Мама в детстве Ксиаобо называла.
— Это что?
— Маленький борец. Я раньше времени родился, очень слабым был. Но выжил.
Запах чайных листьев пробрал Шэрхана до кончиков щетины, едва отросшей на бритой макушке. Со вчерашнего утра ни рисинки во рту не было. Кипяток бы сейчас выпил и чайником бы закусил, но Дин Чиа действовал неторопливо и сосредоточенно, будто не чай заваривал, а план военных действий составлял. Шэрхан не решился этот ритуал задабривания чайного бога прерывать.
— Мамино прозвище — это святое, — сказал, почесываясь. — На него не буду посягать.
— Тогда сам дай. Новое.
— Как по-вашему темнота будет?
Даже не заглянув внутрь чайника, Дин Чиа невозмутимо вылил содержимое в поддон. Пополнив бурлящую воду, он только теперь удовлетворился.
— Йиньйинь.
Шэрхан попробовал имя на языке.
— Подойдет. — Принял горячую чашку, отпил. Хорошо водичка зелёная пошла, тёпло. Молочка бы в неё, да специй, да сахаром все залакировать, но, пожалуй, не оценил бы Йиньйинь. Пришлось блеклым сеном довольствоваться. — Откуда ж ты, Йиньйинь, хапхи так хорошо знаешь?
Йиньйинь отпил крохотный глоток из своей чашки, ладонью от Шэрхана тоже почему-то закрываясь.
— Отец на границе с порталом постоялый двор содержал. Я вашим купцам в детстве прислуживал. Истории про тебя слышал. И про то как целое войско дюжиной воинов победил, и как реку вспять повернул, и как меч у короля демонов себе отбил. Правда все?
Шэрхан пожал плечами:
— Слегка преувеличенная.
— Расскажешь?
— Как-нибудь расскажу.
Сглотнув остатки чая, Шэрхан отошёл к своим пожиткам и, долго провозившись, нашёл-таки искомую баночку с нимом.
— Вот, — сказал, Йиньйиню ее протягивая. — Мазь целебная. Спину намажешь?
Йиньйинь по сторонам заозирался. На Кляксу и Линялого словно на крокодилов в засаде глянул.
— Не положено мне тебя трогать. — Посмотрел многозначительно на Шэрхановы синяки. — Я такого не выдержу.
Ну и ладно. Открыл Шэрхан банку и, раскорячившись, стал сам себе лопатки мазать. Изворачивался как ужаленная обезьяна, кряхтел, прицеливался. Получалось плохо.
Йиньйинь смотрел с жалостью на его мучения, губы жевал, потом встал и с поклоном к Кляксе обратился. Клякса надулся, плечами повёл, рукой махнул. Мол, делай как знаешь.
Йиньйинь и сделал. Сел позади Шэрхана и стал мазь щедро по спине размазывать. Боль отступила, прохладой нима и теплом пальцев умащенная. Приятные у Йиньйиня пальцы, мягкие, к оружию не привыкшие. И дальше бы под их лаской сидел. Повезло с соседом.
Обработав следы от плети, Йиньйинь перешёл на отпечатки от старикашкинской палки. За ночь синяки побурели, походя теперь на страстные метки ненасытного любовника.
— Здорово же тебя отделали, — сказал Йиньйинь с ужасом.
Шэрхан поежился, вспоминая поцелуи вчерашней молнии.
— Кстати об этом. Член как сказать по-вашему?
Йиньйинь позади него ощутимо вздрогнул.
— Ю ганг, — прошептал. — Зачем тебе?
— Так… а как на вашем сказать, «Я тебе член на нос намотаю»?
Поперхнулся Йиньйинь. Помолчал.
— Для этого не такое слово нужно. Ю ганг — название романтичное. Только желанному такое дашь. Это… — он задумался, переводя. — Нефритовый стержень.
Шэрхан фыркнул.
— Что за бред?
— Нефрит — камень дорогой и очень прочный. Магическую силу испускает. Сам и суди.
— Понятно. Нет, такие сопли мне ни к чему. Мне бы словечко пообиднее.
Йиньйинь перегнулся, в лицо ему заглядывая.
— Да зачем тебе?
— Есть у вас тут типчик. Старикашечка один. Уж больно язык чешется гадость какую-нибудь сказать, раз рожу разбить нельзя.
— Старикашечка?
— Ну тот, что привел меня вчера. Та еще гнида.
Глаза у Йиньйиня стали большие и испуганные.
— Это же главный охраняющий ложе, господин Вэй. Не переходи ему дороги. У него много власти.
Главный охраняющий ложе. Фу, муть какая.
— Он первый начал. Избил палкой своей, бриться заставил.
— Палка его — это и есть настоящий нефритовый стержень. Говорю же, магический. Чем у человека больше священной энергии Цзы, тем удар сильнее. А бриться — закон такой. Конкубин должен быть красив и ухожен, для наслаждения императора подготовлен. Так положено.
Аж зубы свело. Отцовским хлыстом по заднице резанули слова. Так положено. На сколько вопросов он получал этот неизменный ответ, сразу вслед за ударом? Отец, почему мы ненавидим асуров? — Так положено. Отец, почему мы платим дань диким фиртхам? — Так положено. Отец, почему мужчина может жениться только на женщине? — Так положено.
К своим так положено за годы хоть привык, а тут целая повозка новых. Нет, не повозка. Грёбаный караван.
Йиньйинь на его молчание смущённо улыбнулся.
— Кроме того, конкретно эта угроза на господина Вэя не подействует.
— Почему?
— Как и все мужчины, служащие во дворце, он евнух.
Шэрхан громко сглотнул.
— Все мужчины?
— Кроме конкубинов и стражников — все. Слуги, повара, садовники, музыканты. Все. А господин Вэй, как глава императорского гарема, в первую очередь.
Многое прояснилось. В том числе, желание старикашечки тыкать палкой своей нефритовой куда ни попадя. Компенсирует, стало быть. Даже жалко его теперь. Как же можно было так провиниться?
— За что его?
Йиньйинь поглядел с удивлением.
— Ни за что, он сам себя. Только так можно на службу во дворец устроиться, вот он и… — Йиньйинь рубанул воздух ребром ладони и кликнул языком. — Так положено.
Шэрхан застонал. Это уж ни в какие ворота не лезло. Извращенцы. Все как один.
Шаркающие шаги за дверью заставили Йиньйиня отпрянуть. Он сел по другую сторону столика, склонил голову. Шэрхан, обнаружив, что всё ещё голый, отправился к куче своих пожитков в углу, на поиски тёплых подштанников с начёсом и попугаями.
Когда двери открылись, в комнату вошёл слуга с подносом, на котором теснились тарелки и кружки, всё дымилось и пахло. Наконец-то. Чаю в желудке было однозначно одиноко.
Однако следом явился не запылился главный охраняющий ложе, и аппетит скис. Зашёл старикашечка Вэй важно, стал Шэрхана по-хозяйски оглядывать.
— Что-то не больно ты хромаешь. Без должного усердия, поди, под сыном дракона вчера прогибался.
Подштанники дрогнули в руках. Подбоченился Шэрхан:
— А ты пойди-ка проверь, может это твой сын дракона после вчерашнего хромает.
Ох как тут всех залихорадило. Старикашечка Вэй покраснел и раздулся, как прыщ на носу. Йиньйинь вскрикнул и руками уши закрыл. Ничего не поняв, Клякса и Линялый на всякий случай к двери отпрянули и головы склонили. Слуга, на пересравшихся господ наглядевшись, вместе с подносом на пол так и бухнулся.