Нури встал и осмотрелся. Холмистая зеленая равнина уходила вдаль, и овальными зеркалами блестели озера. Маленькие рощи толпились у берегов. Носатые фламинго стояли в воде, разглядывая собственное отражение. Очерченная ночью граница леса исчезла - лес переходил в саванну постепенно. Пробежало небольшое стадо антилоп незнакомой породы. Воздух был прозрачен и свеж. Нури вздохнул, сбросил одежду и побрел вдоль ручья туда, где негромко шумел водопад. Ручей падал с обрыва в небольшую заводь и вновь вытекал из нее по каменистому ложу. Нури прыгнул с разбегу и купался, пока не надоело. Потом вылез из воды, отряхнулся, пошел к лагерю напрямик и увидел Дровосека.
Дровосек сидел на округлом валуне, подперев голову, и размышлял. Топор лежал рядом, какая-то зверушка суетилась на рюкзаке, заглядывая внутрь. Нури остановился неподалеку, не желая мешать человеку в его раздумьях. Желтый кленовый лист спланировал и угнездился на влажном плече Нури. Над головой тонко, с переливами засвистела невидимая в листве пичуга и умолкла, словно вся израсходовалась на трели. Дровосек размышлял.
Неслышно ступая, подошли Олле и пес, стали рядом, замерли. На паутинке спустилась с ветки шерстяная гусеница и стала раскачиваться у самого песьего носа. Гром вытаращил глаза, следя за ней, но не шелохнулся. Дровосек размышлял.
- Отвергла Амалья баронову руку! - не выдержал наконец Олле. - Святые дриады! Мы уже минут десять глядим на вас, неподвижного, и не можем понять причину столь мучительных раздумий.
Гром хапнул гусеницу и тут же выплюнул.
- Знаю, - сказал Дровосек, не подняв головы. - Вас здесь трое. Конь еще не закончил утреннего омовения. Здравствуйте.
- Здравствуйте и вы. Но все же...
- Рубить или не рубить, вот в чем вопрос. С одной стороны, надо рубить, ибо этот вяз имеет дупло. С другой - дупло можно запломбировать и вяз еще лет двадцать простоит. Но с третьей...
- Как, есть еще и третья?
- Но с третьей, - Дровосек вздохнул, - в дупле совиное гнездо. Если я его заделаю, куда денется сова со своими двумя совятами? И в результате кто-то будет лишен радости видеть полет совы при лунном свете... У меня блекнет волос, когда я подумаю, что это может с кем-то случиться.
Все трое задумались, а потом Нури спросил:
- Вы связывались с Центром?
- Еще бы. Сатон передал задачу на Большую машину.
- И что?
- Ах, Нури, машина ответила, что мне на месте виднее. Чтобы я решал сам, поскольку вы, вот именно вы, забыли заложить в программу задачу о сове. У вас, видите ли, там общие тезисы: общение с млекопитающими, общение с пернатыми...
Нури смутился: замечание было справедливым. Конечно, возьмись он теперь, через год работы с детьми, составлять программу по разделу "радость" - она была бы гораздо полнее. А ведь говорили психиатры: как не хлебом единым сыт человек, так и не только в творчестве радость. Олле, у которого золотой Конь, и Отшельник, который провожал их через озеро верхом на Геннадии, такой бы ошибки не допустили... Но что все-таки делать с дуплом?
- Знаете, я, пожалуй, пойду. - Дровосек стряхнул зверушку с рюкзака. Оставлю все как есть. Птенцы подрастут, тогда и дупло заделаю. А если вы ненароком увидите Айболита, передайте, что тот заяц, которому он недавно грыжу вправил, чувствует себя отлично.
- Интересно, - сказал Нури, когда Дровосек скрылся в чаще. - За все время мы не встретили ни одного по-настоящему серьезного человека. Это ж надо "волос блекнет"!
Олле засмеялся:
- И не встретим. Сатон имеет неограниченные права в подборе кадров, и он берет к себе только мастеров. А мастеру не нужно поддерживать авторитет, как спадающие штаны двумя руками. Руки у него всегда свободны, и он делает свое дело с весельем и любовью. Все хорошее на земле создано мастерами, щедрыми сердцем и чуждыми зависти. И знаешь, что Сатон считает первым признаком мастера? Умение восхищаться чужим делом. Настоящий мастер, даже в том редчайшем случае, когда он имеет административную власть, не станет мешать чужой работе, не станет занудой.
Через пару часов пути они развернули карту. Причудливые, без какой-либо закономерности извивы отмечали пройденный за четыре дня путь. Впрочем, закономерность была: линия ни разу не вошла в массив глубже чем на километр.
- Она избегает джунглей, - заметил Олле. - И ни разу не вышла за пределы территории, хотя привыкла к пескам и, казалось бы, должна забраться подальше в пустыню. Тут в часе ходьбы лечебница. Может, Айболит что-нибудь знает. Зайдем?
- Зайдем, но я полон сомнений, как коза молоком. Мне кажется, что мы не приблизились к ней ни на шаг. Гром ведет так, как будто гракула только что прошла здесь, наша средняя скорость семь километров в час, а мы ни разу не видели ее даже издали. А она резвостью не отличается и поспать любит.
- Днем раньше, днем позже, какая разница. Никуда она от нас не денется.
- Мне бы орнитоплан...
- Нет, - сказал Олле. - Это было бы нечестно. У ней и без того мало шансов, нас ведь четверо, а она одна.
Лечебница - комплекс легких строений с примыкающими к ним вольерами разместилась в роще на склоне зеленого холма. Здания связывали протоптанные в траве, извилистые тропинки. Как и всюду, здесь было много воды: огибала холм небольшая тихая речушка и невдалеке виднелось заросшее тростником и кувшинками озеро. Было безлюдно, и было бы тихо, если бы не медведь. Он выл - то катался по траве, то подбегал на задних лапах к дубу и драл кору, оставляя длинные царапины. Попытавшись залезть на дерево, медведь свалился и остался лежать с закрытыми глазами брюхом кверху. От поясницы и ниже он был выбрит, и над ним роились пчелы.
Олле, отмахиваясь от пчел, сел на траву рядом.