Космофизик заволновался, собрал в кучу штукатурку, схватил ведро и побежал к ручью. Этого мне и надо было. Я дал ему набрать воды и, когда он разогнулся, обездвижил его. Космофизик стоял как памятник самому себе, пока я опутывал его линем. Потом я передохнул немного, перекинул его через плечо и отнес на катер. Всю дорогу ведро с водой, зажатое в его руке, болталось и било меня по бедру. Я уложил космофизика на стол в лазарете, убедился, что линь не мешает кровообращению, и вернул ему подвижность. Вернулась и способность скрежетать зубами:
— Ну, Вася!
— Лежи, — говорю я. — Развяжу потом, а сейчас у меня планетолог на очереди.
— Чего я тебе сделал, а?
— Мне ничего. Но ты пошел против естественного стремления всего живого к красоте. Ты на планете сарай построил.
— Дворец! — закричал космофизик.
— Сарай! — говорю я, а сам в эпидиаскоп голографическую пленку вкладываю. Включил аппарат, и во всю стену возник оскорбляющий взоры сарай, снятый мною в разных ракурсах.
Увидел это мой космофизик и сник, даже барахтаться перестал, только зашептал что-то детское и трогательное.
… Я долго не знал, как подступиться к планетологу. Он с утра сидел на дереве и срубал ветки, которые собирали в кучу киберы. Выключить киберов я не решался, так как это могло насторожить и планетолога, и Льва Матюшина, и без того, наверное, обеспокоенных долгим отсутствием капитана и двух десантников. А невыключенные киберы — как там у них программа перестроена, не знаю — могли, чего доброго, помешать мне скрутить здорового планетолога. Здорового? Ну а если больного? Если я понесу на катер больного планетолога, то ни киберы, ни Лев вмешиваться не станут. Значит, и надо нести больного.
… Это было божественное зрелище, когда планетолог принялся за сук, на котором сидел. Сук у ствола был толст, но он старался, и только щепки летели. При этом планетолог затравленно озирался, видимо, чувствуя, что делает что-то не то. Я дождался, пока он тюкнулся копчиком о планету, и принял его в свои объятия. Когда я нес его напрямик через лагерь, Лев перестал терзать гитару и, покачивая плечами, двинулся на меня.
— Он у вас больной, — объясняю. — С дерева свалился и ни на что больше не годен. А я его выхожу, и он снова сможет веточный корм заготавливать. Понятно?
— А капитан что? Тоже болен? — Лев облизал губы. Голос его был хрипл. Это все твои штучки, Василий. Но со мной у тебя ничего не выйдет. Я буду петь, пока могу.
— Левушка, — взмолился я. — Пойдем домой, а? Умоешься, покушаешь, спать ляжешь в нормальных условиях. А завтра споешь всем нам, а мы тебе аплодировать станем. Ну что тебе здесь?
Лев топтался передо мной, тоска застыла в его карих очах. Конечно, ему очень хотелось домой, на катер.
— Каждому свое, — вздохнул Лев. — Видно, судьба у меня такая. Буду петь…
— Ну, если судьба, тогда конечно.
— Еда кончилась. Ты б принес чего-нибудь поесть, а?
Естественно, на голодный желудок не поется, думал я, растирая в лазарете заживляющей мазью спину планетологу. Само собой, я отнесу тебе чего-нибудь поесть, вот только в аптеке малость покопаюсь… Под эти мысли уложил я болезного на носилке-тележке, рядом разместил космофизика, который лежал покорно, закрыв глаза, и только бормотал:
— Ты выброси пленку, Вася. Прошу тебя.
— Считай, ее уже нет, — ответил я, вкатывая носилки в виварий с черного хода, через переходной бокс. И зря капитан с биологом поджидали меня у главного входа, ничего у них не вышло. Да и не могло выйти — пощупайте бицепс, — с двоими-то я запросто справлюсь, не прибегая к волевым приемам.
Из холодильника достал я тубу с земляничным муссом — любимая еда Льва Матюшина — и углубился в изучение справочника по лекарственным средствам. Потом нашел подходящее снотворное в аптеке, набрал из ампулы в шприц и вколол в тубу с задней стороны. Капелька мусса вышла через дырочку, но я не стал ее стирать, пусть подсохнет. Не будет же голодный Лев проверять целостность тубы.
Лев, весь в грустях, сидел на пенечке. Петь он уже не мог, он еще пытался что-то набренчать на гитаре. Пуджики сидели кружком неподалеку и хрустели корнеплодами, доставая их из ведра. Похоже, лафа для них кончилась. Я так понял, что Лев с самого начала был вроде как запрограммирован на пение и добытчик из него не получился. Киберы наши бездельничали, и вообще не было прежней целенаправленности во всей картине стойбища. Только ткачики старались над ковриками, самозабвенно подправляя пушинки и перышки.