Оставалось сделать всего несколько шагов, ступеньки были уже готовы… Подняв руку, я воткнул рукоятку ледоруба в снег за краем стены. Она погрузилась сантиметров на пятнадцать, обеспечив надежную опору. Зацепившись рядом одетой в перчатку второй рукой, я подтянулся наверх. Только одно желание владело мной сейчас — лечь и отдышаться. Прошло несколько минут. Наконец я пришел в себя, привел в порядок маску и надел ее опять. Затем отошел подальше от края, опять воткнул ледоруб в снег и помог взобраться Аннуллу. Харди и Уркиен последовали за ним.
Теперь мы находились на ровной ледяной площадке шириной около шести метров. Перед нами тянулась трещина, за ней — крутой склон, снег и лед, а дальше снова ледяная стена, местами до 30 метров в высоту, — последнее препятствие на пути к террасе.
Слева снежный откос поднимался по углублению в стене, и от края откоса до верха оставалось всего 12 метров. Над углублением нависал прямоугольный выступ. Один за другим мы пошли вверх по рыхлому снегу, скрывающему прошитый трещинами лед, к полке под выступом. Теперь справа от нас высилась почти вертикальная стена, сложенная из плотного снега. Харди, страхуемый Уркиеном, стал рубить на ней ступеньки, забирая влево. Наконец он одолел последний, особенно крутой участок и стал выбирать веревку Уркиена.
Присоединившись к ним, мы с Аннуллу обнаружили, что стоим на слегка наклонном снежном поле над сераками в начале Верхнего ледопада. Несколько шагов по мягкому глубокому снегу, и перед нами открылся вид на Большую террасу. Но как пройти на нее? Впереди — трещины и сераки, нагромождение ледяных глыб и шпилей, разделенных провалами. Здесь происходил перегиб льда, стекающего с террасы в ледопад. Сто метров ледяного хаоса, и как его форсировать — неведомо! Позади был пятичасовой переход; шерпы, работавшие без кислорода, очень устали. Мы решили разбивать лагерь.
Место было не такое уж плохое: почти ровное, надежно защищенное от лавин. Правда, ветер орудовал тут беспрепятственно, в лагере IV никогда не было совсем тихо. Высоту определили приблизительно в 7100 метров.
Поставили палатку, затем шерпы пошли обратно в лагерь III. Порывистый ветер взвихривал снежную пыль. Оставшаяся часть дня прошла, как обычно, в верхних лагерях: мы лежали в мешках, растапливали снег для питья, потом не спеша приготовили ужин.
Истекла половина испытательного срока кислородных приборов. Мы обсудили свои впечатления и согласились, что высокая концентрация кислорода придала нам большую энергию. Однако оба чувствовали сильную усталость, как после очень тяжелой работы; кроме того, местами громоздкие аппараты оказывались помехой, особенно когда приходилось, с трудом сохраняя равновесие, рубить ступеньки на крутом ледяном склоне. И наконец, у нас оставалось ощущение, словно маски изолируют нас от окружающего мира и друг от друга.
Таковы были наши выводы после одного дня работы с кислородными приборами; дальнейший опыт ничего, по существу, не изменил. Подъем в масках не доставил нам никакой радости, в отличие от последующих дней, когда мы повторили тот же маршрут с аппаратами открытого типа, идя несколько медленнее, но зато с гораздо большим удовольствием. Стритер и Мэзер, а также Маккиннон и Джексон, пройдя этот же участок без всяких аппаратов, назвали его на редкость приятным.
Как ни бесновался ветер, к 20.15 мы уснули. Сначала дышали кислородом. Между нами лежал баллон, и газ через Т-образную трубку поступал в обе маски. Было тепло и уютно, но в час ночи кислород кончился, и я сразу проснулся. Сквозь полудрему я думал о наших планах. Настроение было хорошее, еще сказывалось действие кислорода. Потом я уснул опять и проснулся совершенно разбитый. Холод, апатия, уныние… Мы неплотно закрыли входной рукав палатки, и за ночь внутрь нанесло снега. Я никак не мог заставить себя разжечь примус и начать готовиться к выходу. Точно такое же состояние было и у Харди. Действие кислорода кончилось.
От 6.30 до 7.30 Харди налаживал наши походные кислородные аппараты, они хранились в палатке. Небо хмурилось, дул сильный ветер, похоже было, что вот-вот начнется снегопад.
Ho вот аппараты собраны, Харди включает свой баллон. Послышалось громкое шипение: застывший клапан пропускал кислород! Снова и снова Харди пытался заставить клапан работать, но газ продолжал просачиваться наружу. Руки немели от холода, а краник не хотел слушаться. Промучившись полчаса, Харди отделил краники: надо было отогревать баллоны. Он подержал руки над примусом и положил на клапан. Я втащил свой баллон к себе в спальный мешок и зажал ногами — стальной корпус показался мне холоднее льда. Наконец к 8.30 клапаны оттаяли достаточно, краны начали действовать исправно. В 8.50 мы выступили в путь. Небо прояснилось — приятный сюрприз, потому что обычно день начинался хорошей погодой, а кончался плохой, если же утро было пасмурно, то так и оставалось до конца. Но сегодня получилось иначе: ветер стих, выглянуло солнце.