— Bon jur, bel asprit, черт побери, Джимми, — сказал мистер Аквил. Он был фамильярен со всеми. — Прохладный сегодня денек, ui? Прохладный. Я хочу купить картину.
— Доброе утро, мистер Аквил, — ответил Дереликт. У него было морщинистое лицо шулера, но глаза честные, а улыбка обезоруживающая.
Однако к этому моменту его улыбка застыла, словно появление Аквила лишило его присутствия духа.
— Я сегодня в дурном настроении из-за Джеффа, — объявил Аквил, быстро открывая витрины, трогая слоновую кость и щупая фарфор. — Так ведь его зовут, старик? Художник, как Босх, как Генрих Клей. С ним общаетесь исключительно, parbly, вы.
— Джеффри Халсион? — натянуто спросил Дереликт.
— Quil de bef! — воскликнул Аквил. — Это воспоминание. Именно этого художника я хочу. Он мой любимый. Монохром. Миниатюру Джеффри Халсиона для Аквила, bitte. Заверните.
— Никогда бы не подумал… — пробормотал Дереликт.
— Ах! Что? Уж не одна ли это из сотни гарантированного Мина? — воскликнул мистер Аквил, размахивая прелестной вазой. — Черт побери! Ui, Джимми? Я щелкаю пальцами… В магазине нет Халсиона, старый мошенник?
— Очень странно, мистер Аквил, — Дереликт, казалось, боролся с собой, — что вы пришли сюда. Миниатюра Халсиона прибыли меньше пяти минут назад.
— Ну? Tempo est rikturi… Ну?
— Я не хочу показывать ее вам. По личным причинам, мистер Аквил.
— HimmelHerrGot! Ее заказали заранее?
— Н-нет, сэр. Не по моим личным причинам. По вашим личным причинам.
— Что? Черт побери! Объясните же мне!
— Во всяком случае, она не на продажу, мистер Аквил. Она не может быть продана.
— Но почему? Говорите, старый cafal!
— Не могу сказать, мистер Аквил.
— Дьявол вас побери, Джимми! Вы не можете показать. Вы не можете продать. Между нами, я места себе не нахожу из-за Джеффри Халсиона. Мой любимый художник, черт побери! Покажите мне Халсиона или sic tranzit glora mundi. Вы слышите меня, Джимми?
Дереликт поколебался, затем пожал плечами.
— Ладно, мистер Аквил, покажу.
Дереликт провел Аквила мимо витрин китайского фарфора и серебра, мимо лаков, и бронзы, и блестящего оружия к галерее в заднем конце магазина, где на серых велюровых стенах висели дюжины картин, пылающих под яркими прожекторами. Он открыл ящик шкафа в стиле Годдара и достал конверт. На конверте было напечатано: «Институт Вавилона». Дереликт вынул из конверта долларовую бумажку и протянул ее Аквилу.
— Поздний Джеффри Халсион, — сказал он.
Прекрасной ручкой и угольными чернилами ловкая рука вывела на долларе над лицом Джорджа Вашингтона другой портрет. Это было ненавистное, дьявольское лицо на фоне ада. Это было лицо, перекошенное ужасом, на вызывающей ненависть сцене. Лицо являлось портретом мистера Аквила.
— Черт побери! — воскликнул мистер Аквил.
— Понимаете, сэр? Я не хотел вас расстраивать.
— Теперь уж я точно должен владеть им. — Мистер Аквил, казалось, был зачарован портретом. — Случайность это или намеренность? Знал ли меня Халсион? Ergo sim…
— Понятия не имею, мистер Аквил. Но в любом случае я не могу продать рисунок. Это доказательство преступления… осквернения валюты Соединенных Штатов. Он должен быть уничтожен.
— Никогда! — Мистер Аквил схватил рисунок, словно боялся, что продавец тут же подожжет его. — Никогда, Джимми. «Крикнул ворон: „Nevermor“». Черт побери! Почему Халсион рисует на деньгах. Нарисовал меня. Преступная клевета, но это неважно. Но рисунки на деньгах? Расточительство, joki causa.
— Он сумасшедший, мистер Аквил.
— Нет! Да? Сумасшедший? — Аквил был потрясен.
— Совершенно сумасшедший, сэр. Это очень печально. Он в лечебнице. Проводит время, рисуя картинки на деньгах.
— Le jeir vivenda, Iisuse! Почему бы вам не подарить ему бумагу для рисования, а?
Дереликт печально улыбнулся.
— Пытались, сэр. Когда мы давали Джеффу бумагу, он рисовал на ней деньги.
— Дьявол! Мой любимый художник. В сумасшедшем доме. Ex bin! В таком случае могу ли я покупать его рисунки?
— Не можете, мистер Аквил. Боюсь, никто больше не купит Халсиона. Он совершенно безнадежен.
— Отчего он сошел с колеи, Джимми?
— Говорят, это уход от действительности, мистер Аквил. Этому способствовал его успех.
— Да? Что и требовалось доказать. Расшифруйте.
— Ну, сэр, он еще молод, ему только тридцать, он очень незрел. Когда он приобрел такую известность, то не был готов к ней. Он не был готов к ответственности за свою жизнь и карьеру. Так мне сказали врачи. Тогда он повернулся ко всему задом и ушел в детство.