20 августа. Мы дома. Хотя в этом дневнике стоит дата 20 августа, на Земле в действительности 14 июня. Никак не могу привыкнуть к СХ и ОХ. По нашему счету три месяца прошло, а на Земле всего 14 дней. Ненавижу. Такое чувство, что вовсе из дома и не улетала.
Раздарили все привезенные подарки. Линда совершенно невыносимая. Настаивает, что заказывала у меня на Каллисто пеньюар шокирующего розового цвета, а не ляпис-лазурного. Это чушь собачья, она сама это знает. К ее волосам «шокирующий розовый» не подходит. Том в ярости. Забыл снять заглушку с объектива, когда фотографировал Великий Пожар. Все снимки пустые. Никто не верит, что он всех нагнул и заставил себя послать в прошлое.
Трамбуллы и Роджерсы нам отзвонились. Приглашают посидеть и выпить за возвращение. Предложили новый «Колони-клуб». Там Клайд Пиппин, чудесно. Страсть как хочется пойти, но пришлось отказаться. Слишком устала. Вселенная — классное местечко для турпоездки, но я бы сдурела там жить постоянно.
Убийственный Фаренгейт
Он не знает, кто из нас я в эти дни, но они знают одно. Ты должен быть самим собой, жить своей жизнью и умереть своей смертью.
Рисовые поля на Парагоне-3 тянутся на сотни миль, как бесконечная шахматная доска, коричневато-синяя мозаика под огненно-рыжим небом. По вечерам, словно дым, наплывают облака, шуршит и шепчет рис.
Длинная цепочка людей растянулась по рисовым полям в тот вечер, когда мы улетали с Парагона. Люди были напряжены, молчаливы, вооружены — ряд мрачных силуэтов под курящимся небом. У каждого был передатчик, на руке мерцал видеоэкран. Они изредка переговаривались, обращаясь сразу ко всем.
— Здесь ничего.
— Где здесь?
— Поля Джексона.
— Вы слишком уклонились на запад.
— Кто-нибудь проверил участок Гилсона?
— Да. Ничего.
— Она не могла зайти так далеко.
— Думаете, она жива?
Так, изредка перебрасываясь фразами, мрачная линия медленно перемещалась к багрово-дымному солнцу на закате. Шаг за шагом, час за часом шли они. Цепочка выглядела рядом дрожащих бриллиантов, светящихся в темноте.
— Здесь чисто.
— Ничего здесь.
— Ничего.
— Участок Аллена?
— Проверяем.
— Может, мы ее пропустили?
— Придется возвращаться.
— У Аллена нет.
— Черт побери! Мы должны найти ее!
— Мы ее найдем.
— Вот она! Сектор семь.
Линия замерла. Бриллианты вмерзли в черную жару ночи.
Экраны показывали маленькую нагую фигурку, лежащую в грязной луже на поле. Рядом был столб с именем владельца участка: Вандельер. Огни цепочки превратились в звездное скопление. Сотни мужчин собрались у крошечного тела девочки. На ее горле виднелись отпечатки пальцев. Невинное личико изуродовано, тельце истерзано, засохшая кровь твердой корочкой хрустела на лохмотьях одежды.
— Мертва, по крайней мере, уже часа три.
— Она не утоплена, избита до смерти.
Один из мужчин нагнулся и указал на пальцы ребенка. Она боролась с убийцей. Под ногтями были кожа и капельки яркой крови, еще жидкой, еще не свернувшейся.
— Почему не засохла кровь?
— Странно.
— Кровь андроидов не сворачивается.
— У Вандельера есть андроид.
— Она не могла быть убита андроидом.
— Под ее ногтями кровь андроида.
— Но андроиды не могут убивать. Они так устроены.
— Значит, один андроид устроен неправильно.
— Боже!
Термометр в этот день показывал 92,9 градуса славного Фаренгейта.
И вот мы на борту «Королевы Парагона», направляющейся на Мегастер-5. Джеймс Вандельер и его андроид. Джеймс Вандельер считал деньги и плакал. Вместе с ним в каюте второго класса был его андроид, великолепное синтетическое создание с классическими чертами и большими голубыми глазами. На его лбу рдели буквы СР, означавшие, что это один из дорогих, редких саморазвивающихся андроидов стоимостью 57 000 долларов по текущему курсу. Мы плакали, считали и спокойно наблюдали.