ИНДИГО С ТОШНОТВОРНОЙ СКОРОСТЬЮ ЗАСКОЛЬЗИЛО ВОЛНАМИ,
СЛОВНО СУДОРОЖНО ТРЕПЕЩУЩАЯ ЗМЕЯ Осязание было вкусом… прикосновение к дереву отдавало во рту кислотой и мелом. Металл был солью, камень казался кисло-сладким на ощупь, битое стекло, как приторное пирожное, вызывало у него тошноту.
Запах был прикосновением… Раскаленный камень пах как ласкающий щеку бархат. Дым и пепел терпким шероховатым вельветом терли его кожу. От расплавленного металла несло яростно колотящимся сердцем. Озонированный взрывом воздух пах как сочащаяся сквозь пальцы вода.
Фойл не был слеп, не был глух, не лишился чувств. Он ощущал мир. Но ощущения поступали профильтрованные через нервную систему исковерканную, перепутанную и короткозамкнутую. Фойл находился во власти синестезии, того редкого состояния, когда органы чувств воспринимают информацию от объективного мира и передают ее в мозг, но там все ощущения путаются и перемешиваются друг с другом. Звук выражается светом, движение — звуком, цвета кажутся болью, прикосновения — вкусом, запах — прикосновением.
Фойл не просто затерялся в адском лабиринте под собором Святого Патрика, он затерялся в калейдоскопической мешанине собственных чувств. Доведенный до отчаяния, на самой грани исчезновения, он отказался от всех порядков и привычек жизни, или, может быть, ему в них было отказано. Из сформированного опытом и окружающей средой существа Фойл превратился в зачаточное, рудиментарное создание, жаждущее спастись и выжить и делающее для этого все возможное. И снова, как и два года назад, произошло чудо. Вся энергия человеческого организма, целиком, каждой клетки, каждого нерва, мускула, фибра питала эту жажду. И Фойлу удалось-таки джантировать в космос.
Его несло по геопространственным линиям искривленной вселенной со скоростью мысли, далеко превосходящей скорость света. Пространственная скорость была столь пугающе велика, что его временная ось отошла от вертикальной линии, начертанной от Прошлого через Настоящее и Будущее. Он мчался по новой, почти горизонтальной оси, по новой геопространственной линии, движимый неисчерпаемыми возможностями человеческого мозга, не обузданного более концепциями невозможного.
Снова он достиг того, чего не смогли Гельмут Грант, Энрико Дандридж и другие экспериментаторы, так как паника заставила его забыть пространственно-временные оковы, обрекшие на неудачу все предыдущие попытки. Он джантировал не в Другое Место, а в Другое Время. Произошло самое важное. Сознание четвертого измерения, завершенная картина Стрелы Времени и своего положения на ней, которые заложены в каждом человеке, но находятся в зачаточном состоянии, подавляемые тривиальностью бытия, у Фойла выросло и окрепло. Он джантировал по пространственно-временным линиям, переводя «i» — квадратный корень из минус единицы — из мнимого числа в действительность действием воображения.
Он джантировал на борт «Номада», плывя через бездонную стужу космоса.
Он стоял у двери в никуда.
Холод казался вкусом лимона. Вакуум когтями раздирал кожу. Солнце и звезды били все тело лихорадочной дрожью.
у — ГЛОММНА ФРЕДНИИТ КЛОМОХАМАГЕН-ЗИН! — ревело в его уши движение.
Фигура, обращенная к нему спиной, исчезла в конце коридора. Фигура с медным котлом, наполненным пищевыми концентратами был Гулли Фойл.
— МЕЕХАТ ДЖЕСРОТ К КРОНАГАНУ НО ФЛИМ-МКОРК, — рычало его движение.
— Ох-хо! Ах-ха! О-оооо? Соооо? Кееее. А-ахххх, — стонали завихрения света и теней.
Лимонный вкус во рту стал просто невыносим. Раздирающие тело когти мучали его.
Он джантировал.
И появился в полыхающем горниле под собором Св. Патрика всего через секунду после своего исчезновения. Его тянуло сюда, как снова и снова притягивает мотылька манящее пламя. Он выдержал в ревущей топке всего лишь миг.
И джантировал.
Он находился в глубинах Жофре Мартель.
Бархатная бездонная тьма показалась ему теперь раем, блаженством, вызывала эйфорию.
— А-ах! — облегченно выдохнул он.
— АХ! — раздалось эхо его голоса. Звук предстал ослепительно ярким узором света:
АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ
АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ
АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ
АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ
АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ
АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ
АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ АХ Горящий человек скорчился.
— Прекратите! — закричал он, ослепленный шумом. И снова донесся сверкающий рисунок эха.
И все же снова и снова он пробивался в неведомое.
Джантировал.
И оказался на пустынном австралийском побережьи.
Бурление пенящихся волн оглушало: — ЛОГГЕРМИСТ КРОТОХАВЕН ЙАЛЛ. ЛУГГЕРМИСК МОТЕСЛАВЕН ДЖУЛЛ.
Шум пузырящегося прибоя слепил.
Рядом стояли Гулли Фойл и Робин Уэднесбери. Недвижное тело лежало на песке, отдававшем уксусом во рту Горящего Человека. Обдувавший ветер пах оберточной бумагой.
Фойл шагнул.
— ГРАШШШ! — взвыло движение. Горящий человек джантировал. И появился в кабинете доктора Ореля в Шанхае. Фойл снова стоял рядом и говорил узорами света:
К Т О К
Ы Т Т Ы Ы Т Ы Т Т Ы
О О К О О Джантировал.
он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице, он был на бурлящей испанской лестнице.
Горящий Человек джантировал.
Вновь холод, вкус лимонов и раздирающие кожу когти… Он заглядывал в иллюминатор серебристой яхты. Сзади высились зазубренные горы Луны. Он увидел резкое перестукивание подающих кровь и кислород насосов и услышал грохот движения Гулли Фойла. Безжалостные клешни вакуума удушающе сжали его горло.
Геодезические линии пространства-времени понесли его назад, в Настоящее, в сатанинскую жаровню под собором Святого Патрика, где едва истекли две секунды с тех пор, как он начал бешенную борьбу за существование. Еще раз, словно огненное копье, Фойл швырнул себя в неведомое. Он очнулся в катакомбах колонии Склотски на Марсе. Перед ним извивался и корчился белый слизняк, Линдси Джойс.