Чудовище проползло через шелку в сарай и немного полежало, переводя дыхание. Затем оно окинуло собравшихся взглядом. Собравшиеся на него смотрели.
— Это Джеймс Джеймс Моррисон Моррисон Уэдерби Джордж, — сказал Сурок. — Я видел, как он тискал принцессу.
— Да-да, — изрекло чудовище приятным голосом.
— Ничего от него не добьешься, — раздраженно заметил Профессор, — Говорить и то не умеет. Давайте расходиться.
— Но я же умею говорить, — сказал Джеймс на языке животных. — Чего ты на меня разозлился?
— Дражайшее, любезнейшее чудовище, — виновато смутился Профессор. — Я просто никак не мог подумать. Ты уж прости меня, пожалуйста.
— Да, — сказал Джеймс.
— В общем, все понятно, — объяснил собравшимся Белый Крыс. — Наука на все находит ответы. Он может общаться с нами, но зато не может говорить на языке своего племени.
— Да, — сказал Джеймс.
— Придется уж тебе, парнишка, говорить на нашем языке, — сказал Джек Джонсон.
— А мы думаем, он хорошенький на любом языке, — захихикали дебютантки.
— Дорогие леди, — сказало чудовище, — я от всей души благодарен вам за щедрый комплимент. Но я существо простое и непривычное к лести от таких очаровательных особ женского пола. В этом бурлящем мире конфликтов и конфронтаций одинокому существу вроде меня крайне успокоительно сознавать, что есть немногие, с кем можно беседовать и общаться.
— Его примитивное красноречие пробирает до самого сердца, — сказала одна из олених и состроила Джеймсу глазки.
— Где это ты раскопал всю эту возвышенную хрень? — спросил один из забавников.
— В колонке редактора, сочиняемой моим папашей, — ухмыльнулся Джеймс. — Он зачитывает свои статьи маме вслух.
— Честность и скромность, — сказал скаутмастер. — Весьма похвальные качества.
— Слышь, чудовище, а каково это жить в компании людей? Это сильно не как с нормальной публикой?
— Не знаю, сэр. Я никогда не жил ни с кем другим.
— А как насчет этой принцессы? Ну эта, которая бурмесска.
— О, это не более чем легкий флирт. Она висцеротоник, то есть руководствуется в своих поступках скорее инстинктом, чем доводами интеллекта.
— Мама родная! — воскликнул Джек Джонсон.
— Тоже какая-нибудь редакторская? — спросил какой-то забавник.
— Да, сэр. Я должен заметить, леди и джентльмены, что это первый в моей жизни случай поговорить с кем бы то ни было осмысленно.
— А разве родители с тобой не разговаривают?
— Да, конечно, но, когда я отвечаю, они не слушают.
— Это потому, что ты говоришь по-нашему, а они по-их-нему.
— А знаете, — сказал Профессор, — я вижу в этом простоватом чудовище определенные возможности. Пожалуй, я подключу его к слушанью курса искусств и естественных наук первой степени.
— Сюда направляется одна из этих Конни, — предупредил его преосвященство.
— И правда. Уходи поскорее, чудовище, увидимся завтра. Кто там ближе, помогите ему протолкнуться в дверь.
Джеймсова мама подхватила сына на руки и понесла домой.
— Ну как, милый, много ты сегодня увидел? Хорошо, что здесь не надо бояться машин. Ты сделал какое-нибудь серьезное открытие?
— Вообще-то да, — ответил Джеймс. — В большом красном сарае собирается прекрасное товарищество птиц и зверей. Они приняли меня с распростертыми объятиями и любезно предложили взяться за мое образование. Каждый из них со своим характером, и все они очень забавные. Они называют меня чудовищем.
Увы, Джеймс говорил на языке животных, который его мать не понимала и даже не слышала. Поэтому он просто сказал по-человечески «да», но был при этом очень раздражен неспособностью матери его услышать. В этом и состоит ужасный конфликт нашего правдивого рассказа.
А в Большой красной школе и вокруг нее началось обучение Джеймса Дюпре.
— Высочайший расцвет музыки приходится на эпоху барокко, — говорил Джек Джонсон. — Телеманн, Бах, Моцарт и, по моему мнению, величайший из них — Вивальди. У него была сила, у него был нерв. Вы меня понимаете? Хорошо. Теперь вы должны все время иметь в виду, что музыканты говорят, обмениваются высказываниями. И вы должны не просто слушать музыку, вы должны ее делать, то есть вести разговор с музыкантами. Понятно? Вы слышите их утверждение, и вы отвечаете. Вы соглашаетесь с ними либо спорите. Это, собственно, и есть то, из чего состоит музыка.
— Спасибо, сэр.
— Не за что, не за что. А теперь послушаем, как вы поете «ля».
— Копая глубже и глубже, — говорил Крот Кроу, — мы обнаруживаем, что температура фунта увеличивается в среднем на один градус по Фаренгейту на фут глубины. Однако братья с севера рассказывают, что они быстро натыкаются на слой вечной мерзлоты, оставшейся с ледниковой эпохи. Это весьма интересно. Это означает, что в математическом смысле последнее оледенение еще не закончилось. Вы видели когда-нибудь айсберг?