— Извините, Профессор, — сказал Джеймс, — но я бы позволил себе не согласиться с уважаемым коллегой Кротом Кроу по вопросу теории Большого взрыва в космологии.
— Космогонии, — коротко поправил Белый Крыс.
— Спасибо, сэр. Известная идея гигантского протоатома, создающего своим взрывом расширяющуюся вселенную, в высшей степени привлекательна, однако, по-моему, это чистейшей воды романтика. Я больше доверяю теории стационарного состояния — наша Вселенная постоянно обновляется, создавая из первородного водорода все новые и новые звезды и галактики.
— Но где ваши доказательства? — спросил Кроуфут Крот.
— То же, что и всегда, уравнение, — ответил Джеймс. — Энергия равна массе, умноженной на квадрат скорости света.
— Джеймс? — окликнул снаружи человеческий голос, — Джемми? Куда ты подевался?
— Извините, Профессор, — смутился Джеймс, — но меня срочно вызывают.
Он подполз к приоткрытой двери сарая, кое-как протиснулся в щель и крикнул по-человечески:
— Да.
— Нам бы следовало приоткрыть дверь пошире, — раздраженно заметил Профессор — Джеймс сильно вырос.
— Ну и поче му же он не ходит? Лет ему более чем достаточно. Когда я был в его возрасте, у меня уже были внуки.
Кролики и оленихи захихикали.
— Урок закончен, — сказал Профессор и яростно взглянул па Кроуфута Крота, — Ты и твоя теория Большого взрыва! Почему бы тебе лучше не раздобыть микроскопы для семинара по биологии?
— Под землей они как-то не попадаются, — рассудительно заметил Кроу. — Честно говоря, я даже не знаю, как они выглядят. Вы можете описать мне микроскоп в математических терминах?
— Е равно эм-цэ квадрат, — отрезал Профессор и вышел, кипя негодованием.
При таком его настроении ученикам еще сильно повезло, что он их распустил, а не устроил экзамен и не повыносил всех до единого.
Профессора беспокоил Джеймс Джеймс Моррисон Моррисон, которому было уже больше двух лет, а он все еще не умел говорить на человеческом языке и даже ходить. Не в силах отделаться от смутного чувства вины и желая разобраться в своих чувствах, Белый Крыс пошел на берег утиного пруда.
— Вот я и один, — сказал он себе.
Подплывших из любопытства диких уток он начисто игнорировал. Любому известно, что эти несчастные кряквы абсолютно неспособны воспринимать драматические монологи.
— Мудрость не скована жесткими рамками, она ласковым дождем падает на нас с небес, и кто мы такие, сосуды скудельные, чтобы противиться ангелам? Я только и хочу, Джеймс, чтобы ты меня помнил. Этот день называется День отца. Тот, кто проживет его, будет ежегодно давать пир своим соседям. Старики забывают, но не лучше ли безропотно сносить пращи и стрелы безжалостной судьбы?
И он завел нечто среднее между ворчанием и песней:
Заметно воспрянув духом, Профессор вернулся в Большую красную школу и начал готовиться к первой лекции по новой математике.
— Ноль, — сказал он себе — Один. Десять. Одиннадцать. Сто. Сто один.
Это он считал в двоичной арифметике.
Тем временем Джеймс Джеймс Моррисон Моррисон закончил свой ланч (салат из курицы, ломтик хлеба с маслом, апельсиновый сок и молоко) и находился на втором этаже у себя в постели, вроде бы погруженный в дремоту, но в действительности беседуя с принцессой, удобно пристроившейся у него на груди.
— Я люблю тебя, — сказал Джеймс, — но ты считаешь это само собой разумеющимся. Все вы, женщины, одинаковы.
— Это потому, Джеймс, что ты любишь все подряд.
— А разве не так следует поступать?
— Конечно же нет. Разумеется, каждый должен любить меня, но уж никак не все подряд. Это меня унижает.
— Принцесса, а ты действительно бурмесская принцесса?
— Ты вроде бы говорил, что любишь меня.
— Но я случайно узнал, что ты родилась в Бруклине.
— Политика, Джеймс, политика. Папа, который служил адмиралом, был вынужден бежать. Он едва успел закинуть в сумку несколько рубинов и через какие-то часы оказался в Бруклине.
— Но почему же именно Бруклин?
— Самолет был захвачен террористами.
— А что такое рубин?
— Спроси у своего Профессора, — отрезала принцесса.
— Ага! Ревнуешь. Ревнуешь. Я знал, что поймаю тебя.