— Вон! Вон! Вон!
— Доброе утро, доктор Скайаки.
Он обернулся, демонстрируя кровоподтеки на лице, блеснул черными глазами и произнес с улыбкой:
— Так-так-так. Знаменитая Гретчен Нанн, я полагаю? Три раза подряд избираемая персоной года?
— Нет, сэр. У людей моего класса фамилий не бывает.
— Давай-ка без сэров!
— Хорошо… мистер Жажда.
— Умаляю, — поморщился Блэйз, — не напоминай о моем дурацком умопомрачении. Как прошла встреча с председателем?
— Я его обманула. Ты снят с крючка.
— Возможно, но не со своего собственного. Утром я всерьез думал о самоубийстве.
— И что тебя остановило?
— Видишь ли… синтез духов пачулей такая увлекательная штука!
Гретчен рассмеялась.
— Не беспокойся, ты в безопасности.
— В смысле, выздоровел?
— Нет, Блэйз. Это невозможно, так же как и для меня невозможно вылечиться от слепоты. Но мы оба в безопасности, поскольку знаем о своих недугах. И сможем держать их в узде.
Доктор Скайаки кивнул медленно и невесело.
— Какие планы на сегодня? — бодро спросила Гретчен, — Война с пачулями до победного конца?
— Нет, — мрачно ответил он, — Я все еще не оправился от шока. Пожалуй, надо отдохнуть.
— Отлично. Закажи нам обед на двоих.
ДЬЯВОЛ БЕЗ ОЧКОВ
Сон — как репетиция смерти; каждому человеку суждено умереть, и каждый познает во сне вкус смерти, пробует на язык ее горькую крупицу.
Усталый, ты ложишься ночью спать, расслабляешься и удобнее пристраиваешь голову на подушке; ты даже рад получить свою порцию смерти, зная, что обязательно наступит пробуждение. Успеваешь подумать напоследок о каких-нибудь пустяках, перебрать в памяти события дня минувшего, а затем…
В закрытых глазах зажигаются странные огни и кружатся в привычном танце, и ты, пытаясь за ними уследить, не замечаешь, как переступаешь черту и проваливаешься в дремотную анестезию. А затем и вовсе засыпаешь. Есть гипотеза, что сон — это инструмент природы для очистки мозга от лишней информации, для подготовки его к суматохе и стрессам нового дня.
Помимо кружащихся огней к тебе приходят звуки. Существует пространство, вовсе не пустое, напротив, кишащее атомными и субатомными частицами. И что еще труднее постичь, их на самом деле два — аверсное и реверсное, как стороны монеты. Одно пространство испускает непривычные твоему уху звуки. Там обитает некая сущность, зовущая себя Старр, и голос ее прерывист, искажен.
— Чарлз… Чарлз Грэнвилл… — Слова едва уловимы, — …Помехи из реверса, прошу усилить передачу.
Смутный рисунок искажается и тут же восстанавливается.
— Грэнвилл? Чарлз Грэнвилл, ты меня слышишь? — Возникает пауза, и сущность по имени Старр обращается к кому-то другому: — Неужели нельзя сделать так, чтобы он услышал?
— Не отвечает?
— Нет. Грэнвилл — редкий тип, из тех, кто не может с легкостью принять чью-либо сторону. Потому что не верит в реальность, существующую независимо от его представлений о ней. Вот и застрял между аверсом и реверсом.
— Ну и пусть там остается, нам-то какая забота?
— Наша забота — спящая вот уже тридцать лет маниакальная энергия, затаенная в глубине его разума могучая сила. Когда она о себе заявит, а это рано или поздно случится, Грэнвилл начнет агитацию. Но неизвестно, за нашу аверсную вселенную или против. Необходимо его завербовать.
— Грэнвилл, ты должен выслушать нас. Выслушать и поступить согласно указаниям. Ты уникален тем, что не подозреваешь о своих скрытых возможностях.
В лабиринте сна Чарлз Г рэнвилл равнодушно внемлет стучащимся в его мозг голосам.
— Прошу прощения. Это в высшей степени странно. Кто это там упомянул мое имя? Я Грэнвилл. Доктор Чарлз Грэнвилл. — Он смеется внезапно родившейся во сне глупой шутке: — Доктор Грэнвилл, пройдите в хирургию для диагностики двухголового пациента.
Старр настойчив:
— Грэнвилл, нельзя болтаться между двумя пространствами. Иди к нам, в аверсную вселенную.
В зыбкую мглу, в клубящийся туман, звучащий точно электрические помехи, пробивается чей-то шаг, голоса зовут, рождая живое эхо, рисуя символы, простые и понятные, как дорожные знаки. Это шипучая электрическая пена, и в ней плавает золотая рыбка, зовущая по имени.