— Верно. Это маловероятно, чтобы не сказать — исключено, — мистер Кэмпион был всерьез обеспокоен. — Я просто не в состоянии понять куда и как мог запропаститься этот парень по каким-то своим личным делам, зная, что ему надлежит явиться в полицию дать показания, почему он все-таки не сообщил о своей беседе с Моррисоном? Нам с тобой, Аманда, предстоит все это распутывать, тщательнейшим образом!
— Да, это я уже поняла, — отвечала она так же озабоченно. — Что бы ни случилось, он должен был явиться в полицию лично, ведь это жизненно важно! Возможно ли, чтобы он до сих пор не знал, что там произошло? А это точно, что он пошел по тому проезду, за этим человеком?
— Предполагается, что он поступил именно так. Свидетельство по этому пункту весьма любопытное. Тот молодой детектив, которого зарезали в адвокатской конторе, как раз допрашивал сторожа, когда Хейвок оторвал их от этого занятия. Детектив, по-видимому, был малый добросовестный и записал в свой блокнот довольно длинные показания, заставив старика их подписать. Точно не скажу, но старик утверждает, будто слышал топот бегущих по дорожке, на которую выходит его садик, как раз в то время, когда по нашим сведениям, Шмотка и жеффри покинули «Перья». Он упоминает «топот многих ног». Детектив, похоже, усомнился в этом, но старик стоял на своем. Из этого почти ничего не следует, но трудно предположить, чтобы Моррисон топал так один, не правда ли? Сторож, по-видимому, находился весь вечер в задней комнате и тем не менее не слышал на дорожке никаких других звуков, пока не прибыла полиция.
Он замолчал, замявшись.
— Ну и? — подбодрила его Аманда.
— Дело в том, что в показаниях старика есть еще одна вещь, довольно занятная. Вероятно, у бедняги попросту нервы сдали, во всяком случае на бумаге это выглядит очень странно.
— Ну ради Бога! — взорвался мистер Лагг, сумрачной горой вздымавшийся на фоне тусклого свечения приборной доски. — Вести этот драндулет и одновременно слушать вас, недолго и мозги свихнуть! Так что же там написал наш уважаемый покойник?
— Сторож сказал, будто слышал звон цепей, — произнес мистер Кэмпион, принужденный наконец к откровенности. — Точный текст гласит «Я слышал скрежет тяжелых цепей в то время как люди бежали мимо, и это меня поразило!»
— Получается, что этому типу, Хейвоку, надели наручники, чтобы вести его к доктору? — проворчал Лагг.
— Да нет, конечно!
— Не разберешь ничего — где это мы? Не то угол Беркли-банка, не то просто какой-то квартал. А железные наручники почитали за пережиток еще когда я в колледже учился, но эти реформы прямо никак до этого вопроса не доберутся. Думаю, у них и за кандалами дело не станет, судя по последним инструкциям, дескать, преступник не человек и все такое. Так который там был в цепях?
— Никто, по-видимому, не был. По-моему, это просто померещилось сторожу.
— А то еще кому, — Лагг вырулил на Парк-лейн и пристроился в хвост запоздалого автобуса, направлявшегося на вокзал Виктория. — Я и сам чуть в дурдом не Угодил, путал «р» и «ц». Это я Мраморной Арке никак сигналил? То-то я гляжу, что она не торопится.
— Цепи, — задумчиво произнесла Аманда. — Что еще гремит как цепи, не считая коробки передач Лагга?
Мистер Кэмпион замер.
— Деньги, — проговорил он. — Монеты. Монеты в какой-нибудь жестянке для подаяний.
Сквозь все треволнения пережитого дня всплыло воспоминание. Он снова увидел безостановочное движение уличного оркестра и услышал обрывок мелодии, навязчивый и грозящий.
— Слушай, — сказал он тихо. — Слушай, старушка, кажется, есть один, почти ничтожный шанс, но надо бы его все-таки проверить.
Глава 9
В дебрях ночи
А в это время на койке в дальнем углу подвала, прямо на сетке матраца, застеленной все теми же непременными мешками, и укрытый грязным солдатским одеялом, лежал Джеффри, терзаемый острейшей болью. Он все еще боролся с ней, хотя борьба казалась уже безнадежной.
Рот ему заклеивать не стали. Эту затею оставили, когда увидели, что пленник задыхается, но велели ему молчать. Его руки и ноги были крепко скручены одной веревкой, нестерпимо туго затянутой за спиной, но судорога мучила его еще и от холода, поскольку большую часть одежды с него стащили. Никто к нему и близко не подходил.
Теперь в подвале стало почти тихо. Даже карлик прекратил, наконец, свое верещание. Но у дальней стены не умолкал шепот. Кое-что Доллу все же удалось: он сумел погасить пламя ссоры и уложить всех по койкам, но заставить их заснуть не смог и он. Тянулись первые часы ночи, задолго до рассвета. С рыночной площади пока не доносилось ни звука. Она лежала, мокрая и осклизлая, прямо над их головами. Вокруг простирался город, он задыхался и вздрагивал под тяжелым одеялом тумана.
Один только уроженец Тиддингтона еще не ложился. Он стоял у печки, неотрывно глядя в ее раскаленное чрево, и жег в ней свои тяжелые башмаки, методично рассекая грубую кожу на куски сапожным ножом и один за другим швыряя их в пламя. Кроме этого единственного выказанного проявления человеческой слабости, ничто не выдавало его страха.
О, эти химики-криминалисты, они способны на чудеса, если дело касается крови. Они сумеют найти ее на обрывках одежды, в щелях между половицами, на набойке каблука, смогут измерить все ее свойства, дать показания под присягой и свить из них веревку, чтобы вздернуть человека.
Про химиков Тидди Долл знал из газет, чем весьма гордился. Кое-что известно ему было и о предательских свойствах пепла, так что действовал он не торопясь, зато наверняка. Джеффри мог видеть в отсветах огня, как тот с деревенской хозяйственной обстоятельностью выдирает из подошв гвозди маленькими клещами и аккуратно, один за другим, складывает их в карман.
Но опасения Долла были само благоразумие в сравнении с той жалкой дрожью, что расползалась по всей длине беленых стен. Подвал стал вместилищем страха. То была паника взрослых мужчин, которым можно было бы и посочувствовать, если бы не их явственная жестокость, которая непростительна и более слабым. Отныне они не доверяли друг другу, — в ком можно быть уверенным, что он, под малейшим давлением извне не выдаст и приятелей, и самого себя?
За вечер Джеффри уже немного разобрался в компании, сколоченной Альбиносом, и хотя на первый взгляд казалось, что их объединяет непременная физическая ущербность или даже уродство, он вскоре понял, что на самом деле их куда больше связывала друг с другом именно эта безнадежная взаимная зависимость, превратившая их всех в попрошаек. Роли, Том и, возможно, сам Долл были единственными исключениями. Теперь Долл рискнул выпустить Роли из подвала только потому, что просчитал в уме, что тот потеряет от побега больше, чем приобретет.
Бывший рыбак отправился темными закоулками на Фли т-стрит, чтобы перехватить утренние газеты, едва только влажные кипы свежеотпечатанных листов упадут в ожидающие их фургоны. Заодно он согласился принести немного еды. По поводу его ухода уже начались пререкания, которые к утру, когда серьезность ситуации дойдет наконец до каждого, станут еще ожесточеннее.
Сложность положения Долла и Роли заключалась в том, что теперь им приходилось держать в поле зрения всех остальных. Подвал, откуда вела одна-единственная лестница, не считая сточной трубы в углублении пола прямо под уличной решеткой, превратилась в западню. Загнанные туда, они хотя и были в относительной безопасности, по крайней мере друг от друга, но не имели никаких средств поддержания жизни, да и с пленником надо было что-то делать.
Когда люди своим зверским обращением доводят человека до смерти, почему-то ни один из тех, кто тщательно прячет первый труп, нимало не боится споткнуться о следующий. Ситуация ужасная для всякого, не лишенного воображения, — впрочем, у Долла с этим всегда было туговато. Он все так же обстоятельно исполнял назначенный самим себе урок, несколько даже рисуясь перед затравленными взглядами, бросаемыми на него из-под стены.
И все-таки, несмотря на демонстративную неспешность, он торопился. Он должен был управиться с работой прежде, чем его единственный союзник вернется и увидит, чем он занимается. Остальных это, похоже, мало беспокоило. Казалось, никто из них не в состоянии понять, что уничтожается единственное серьезное вещественное доказательство, выделяющее его из них всех, виновных в убийстве. Он знал, о чем они перешептываются, но точно оценивал их уровень — для суровой логики закона в их чересчур эмоциональных рассуждениях не остается места. Он знал, на что они надеются. Они полагают, что Тидди Долл наконец-то у них в руках и что любой из них, набравшись смелости, сможет спасти собственную шкуру ценой жизни своего предводителя, выдав его под присягой. Но Долл не сомневался, что ни один не обдумывает подобную акцию всерьез, потому что вполне понимал: каждый из них куда больше боится остаться наедине с окружающим миром, нежели наедине с ним, Доллом. И он знал, что им достаточно только сознания, что они в силах отправить его на виселицу, если потребуется, и эта мысль их в какой-то мере успокаивает.