Он предоставил им возможность утешаться этим и дальше, а сам продолжал свою разрушительную работу, изредка бросая взгляд на часы, стоявшие на полочке над печкой. Но сколь хитер бы ни был Тидди, был предел и его хитроумию. Ибо о характере раны Шмотки в колонке экспресс-новостей не говорилось ничего.
К одинокой койке в углу Альбинос старался по возможности держаться спиной. Пленник сильно отличался от всех прочих свидетелей, да и сам по себе представлял изрядную проблему. Решения насчет его участи уроженец Тиддингтона до сих пор еще не принял. Одно дело убить нечаянно, в порыве ярости, но совсем другое хладнокровно умертвить из соображений целесообразности. Голос крови поколений деревенских предков в жилах Тидди Долла предостерегала его от этого самым серьезным образом.
Он положил себе покончить с башмаками самое позднее к четырем, и управился минута в минуту. Он швырнул в печь последний кусочек кожи и затворил железную дверцу. Металлические подковки с каблуков были отправлены к гвоздям, в тот же карман, чтобы разбросать и то, и другое по мостовой при первом же удобном случае. Альбинос с удовлетворением посмотрел на свои ноги. Теперь они были обуты в растрескавшиеся кожаные бальные туфли, предназначавшиеся прежде для дома. И Тидди Долл полагал, что теперь-то наконец он в безопасности, уж это верняк.
В десять минут пятого он забеспокоился, но виду не показал, если не считать одного-единственного тоскливого взгляда, брошенного на пустынную лестницу, да того бешенства, с которым он напустился на цимбалиста, посмевшего заскулить от голода. Но спустя еще полчаса тиддингтонца прошиб пот, и его тревога словно бы обрела звук, так что все лежавшие на койках под стеной, расслышав ее, осмелели, и начали открыто роптать.
Один только Том, брат Роли, тот самый, который навсегда стал другим после того, как прямо на глазах у него, молодого солдата, разнесло в клочья Мартина Элджинбродда, крепко спал. Разметавшись на койке, как Ребенок, и раскрыв рот, он один дышал глубоко и спокойно среди всеобщего смятения.
Без нескольких минут пять атмосфера в подвале была уже предгрозовая.
— Удрал он. Не увидишь ты его. Он смылся, а тебя бросил, — ликующий голос женоподобного истерика Билла, на которого страх действовал возбуждающе, донесся из полумрака, в котором его самого видно не было, только слышно было, как скрипит койка в такт его раскачиваниям взад и вперед. — Он тебя заложит, вот увидишь!
Долл повернулся в его сторону, жилы у него на шее вздулись, но он все еще сдерживался.
— Кое-каким поганцам такое уже взбредало в их дурацкую башку, но это и становилось их распоследней ошибочкой, — произнес он нарочито мягко. — Они фараонам поверили, а те сперва из них все вытянули, а потом взялись и за них самих, как пить дать. А раз ты сам этого до сих пор не знаешь, так сиди и не чирикай!
Цимбалист зашелся в приступе кашля.
— Жрать хочется, Господи ты Боже, как же жрать хочется, — запричитал он, задыхаясь и харкая. — Придет этот обормот, в конце-то концов?
Тот же вопрос, только с душераздирающим надрывом, повторил карлик. Его пронзительный голос, срываясь, раскатами, словно в бочке, отдавался по всему подвалу.
— Заткнись! — рык Альбиноса по-прежнему звучал властно. — Ты, никак, со мной решил дело иметь, вонючий недомерок! Кончай голосить! Слушай меня — ты слушать-то можешь?
Он стоял и ждал, напрягая все свое слабое зрение и пытаясь уловить малейшее движение наверху лестницы. Но в темном проеме было по-прежнему тихо.
— Забегаловка тут за углом в пять открывается, — заныл цимбалист. — Мне бы выбраться из этой тюряги перекусить! Я же не ужинал, Тидди! Ты права не имеешь меня голодом морить!
— Чего? — тиддингтонец рассвирепел. — Слушай, Гэтси, я ведь могу тебе устроить, что ты вообще больше у меня не проголодаешься. Совсем, что ли, мочи нет?
Послышавшиеся сверху шаги неожиданно прервали эту исступленную тираду.
— Ну вот, — произнес Тидди Долл уже другим, потеплевшим от облегчения голосом, — ну что я вам говорил? Вот он, вот. Вот Роли. Что там с тобой приключилось, старина? Ты не заблудился?
Вошедший ответил не сразу. Он очень медленно спускался по лестнице. В руках у него был большой сверток из засаленных газет, но причиной его несколько замедленного движения был не он. Едва Роли ступил на кирпичный пол, как подоспевший Долл разразился потоком отборной брани:
— Ага, спиртягой разит! Так ты в ночном кабаке на мясном рынке сидел, сидел и надирался! У тебя, парень, крыша поехала, вот чего. Поехала твоя вшивая крыша. Перед кем это ты там выдрючивался? Перед кем это ты там распинался?
Он держал пришедшего за ворот рубашки и тряс его, как ветку. Обычно как раз один Роли бывал освобожден от таких знаков внимания со стороны Долла, а в начале существования всего их сообщества бывший рыбак иной раз давал тиддингтонцу сдачи. Но на этот раз он не был настроен сопротивляться.
— Кончай, — оборвал он. — Заткнись, Тидди. Я не разговаривал ни с одной живой душой, я же говорю, но за жареной-то рыбкой нельзя не заскочить, без этого никак, ну и пришлось заглянуть в соседнее заведение, принять стаканчик, чтобы успокоиться! У меня тут есть кое-что для тебя, Тидди. Я кой-чего принес!
Это последнее заявление было произнесено несколько пониженным голосом, остроносое лицо выдавало горячее желание поскорее поделиться важной новостью. Долл колебался. Соблазн был велик, но поддаться ему означало потерять управление ситуацией.
— Принес, так попридержи, — рявкнул он по-командирски. — Дай нам сперва пожрать. Меня тут уже пара голодных попрошаек достала.
Он взял сверток у Роли и положил его на стол рядом со стопкой чистой пергаментной бумаги — свидетельством известной рафинированности, равносильным, скажем, кружевной скатерти в ином хорошем Доме.
— Ну вот, — мотнул он головой тем, кто лежал у стены, — вот вы двое, что так голосили, подите-ка сюда, получите свой ужин. Ну припоздали на пару-тройку часиков, так и что же? Ведь получили же!
Однако важность новости он явно недооценил. Пока он распределял жаркое — рыбу в тесте, — Роли проскользнул к Биллу. Одно неосторожное слово искрой проскочило между ними — и вот уже пожар любопытства охватил всю шаткую иерархию разношерстной компании, полуодетые люди лезли друг через друга, чтобы своими глазами увидеть газету. И снова все сбились в кучу, шепот сменился криком, крик перешел в истерические вопли, и беда разразилась.
Тидди Долл пробрался в середину, опоздав на секунду. Заголовки утренних газет были слишком яркими, чтобы их не заметить. На фоне блеклой газетной страницы они резко бросались в глаза, набранные тем шрифтом, который в Англии, похоже, предназначается лишь для мировых катастроф и уголовной поножовщины.
Тиддингтонец во все глаза глядел на заголовок, и бледное лицо наливалось яростью, приняв верхний заголовок на собственный счет, он счел все дальнейшее самой невероятной ложью, подкрепленной, что самое страшное, авторитетом печатного слова. Он выхватил газету и, расталкивая локтями наседавших на него остальных оборванцев, устремился поближе к лампе.