– Быстро, – адьютант министра кивнул летчикам и те, переглянувшись, подняли одну из плит пола.
– Спускайтесь, – пограничник ободряюще улыбнулся, – у нас совсем нет времени.
Они один за другим пробрались сквозь тесный люк и оказались в багажном отделении самолета. Сюда, сквозь широко открытый проем, сыпались чемоданы и сумки пассажиров самолета, которые сбрасывал с машины молодой парень.
– Дайте мне вашу поклажу, – майор кивнул Голубеву на синий китель, лежащий на штабеле багажа, – надевайте его. Вы поедете другим рейсом.
Голубев пожал плечами:
– К чему эта таинственность?
– Генерал всегда знает, что делает и никогда этим не шутит. Пригнитесь и ложитесь на дно грузовика..
Он вспомнил как свистели пули, пролетавшие мимо его лица, и молча забрался в грузовик. Грузчик ткнул пальцем в сторону кабины. Он переполз туда и тут же чуть не задохнулся под тяжелым брезентом, которым его накрыл, прыгнувший вслед за ним майор. Еще некоторое время он слышал скрежет передвигаемых чемоданов и негромкую ругань парня. Потом стукнул закрываемый борт, взревел мотор и машина тронулась с места. Минуты через три брезент съехал в сторону и Голубев увидел лицо адьютанта.
– Теперь быстро за мной.
Они спрыгнули с машины и Голубев чуть не вскрикнул от боли, резанувшей едва зажившую ногу. Майор сбросил китель и журналист сделал то же самое. Грузчик взял форму из их рук и почти бегом кинулся к кабинке грузовика.
– У нас десять минут до отправления вашего поезда, – адьютант взял из его рук портфель и шагнул вперед, – у меня тут машина, думаю, что мы успеем к самому отправлению.
Теперь он несся назад в город, только в этот раз он сидел на переднем сидении серебристой «Волги». Ему вдруг пришла в голову странная мысль помолиться. Он бы и сам не мог объяснить своего желания, но Голубеву вдруг показалось, что если он сейчас же не вспомнит какую-нибудь молитву, то никогда не выберется живым из Ашхабада. Его пристрелят люди с черными лицами и зароют вместе с майором где-нибудь в жарком песке. И никто, никогда не узнает где лежат его кости.
В голову лезли слова гимна, пионерских песен, дурацкого шлягера «На недельку в Комарово», но он не мог вспомнить ни строки из молитв, которые разучивала с ним бабушка. Тогда он, закрыв глаза, прошептал про себя : «Господи, спаси и сохрани меня, хотя бы для того, чтобы эти люди, которых я узнал здесь, не мучились от того, что не смогли защитить меня!»
Майор остановил машину около здания железнодорожного вокзала. Голубев взглянул на огромную вывеску из гнутых неоновых трубок : «Ашгабад» и вошел вслед за своим провожатым в сумрачное здание. Они прошли через зал ожидания, заваленный лежащими на полу людьми, и вышли на перрон к фирменному поезду «Ашхабад».
– Ну, – майор протянул ему руку и легкая тенниска обтянула его мощное плечо, – у вас два билета в «СВ» и не вздумайте согласиться на подселение кого-нибудь на второе место.
– А если это будет Клаудиа Кардинале? – Голубев попытался пошутить, но, увидя в глазах офицера тревогу, осекся.
– Пожалуйста, не выпускайте из рук дипломат и не выходите ночью из купе. – Майор сунул что-то ему в руки. – Вот вам, на всякий случай, ключ, который не только открывает, но и закрывает все двери в вагонах.
– Будете в Москве…
– Я вас найду.
Голубев, показав проводнику билет, вошел в вагон, а адьютант министра отступил в тень и постарался сделаться незаметным. Он хотел посмотреть не войдет ли в вагон кто-нибудь подозрительный и как отправится поезд.
Журналист, найдя свое купе, положил под лежанку портфель и, подсунув дипломат под бок, уселся у окна так, чтобы его не было видно с перрона. Почти тот час поезд мягко тронулся и здание Ашхабадского вокзала поплыло назад.
« Вот и все «, – подумал он с облегчением, хотя и сейчас, после необычного бегства из самолета, продолжал сомневаться в необходимости такого приключения.
Ни майор, ни Голубев не знали, что в это время самолет, в котором он должен был лететь в Москву, уже выкатился на рулежную дорожку. Летчики из Московского авиаотряда, совершавшие этот рейс, внимательно смотрели на взлетную полосу. Офицер, таким странным образом уведший одного из пассажиров, показал им удостоверение майора комитета государственной безопасности и предупредил, что возможна попытка диверсии.
– За багаж я ручаюсь, – сказал он, – а вот при взлете, смотрите сами.
Командир последний раз проверил работу двигателей, тормоза и запросил разрешение на взлет. Получив «добро», он взглянул на второго пилота и, подав сектор газа вперед, начал разбег. Он не мог сказать прошла секунду или десять, потому что смотрел в этот момент на приборы, но ему показалось, что одновременно с ускорением, вдавившим его тело в спинку сидения, раздался крик второго пилота:
– Трос! Тормози!
Летчик вскинул голову и увидел в лучах заходящего солнца черную тень, перекрывающую взлетную полосу. Он мгновенно сбросил газ и попытался затормозить стремительное движение самолета.
– Командир! – Ему показалось, что в кабине что-то упало и, видя неотвратимо надвигающийся на них трос и понимая, что сейчас может произойти с машиной и почти двумя сотнями пассажиров, он чуть довернул ручку и выкатился с взлетной полосы. Самолет вздрогнул и заскакал по неровной глине засохшего до каменной тверди такыра. Только когда машина остановилась, командир услышал крики боли и страха, несшиеся из салона.
– Леня, посмотри, что там, – сказал он бортинженеру и впервые увидел как трясутся его руки.
– Солнце, – голос второго пилота был похож на вскрик плачущего мальчишки, – нас спасло солнце. Если бы оно было чуть выше, то мы бы не увидели тени от троса…
Этой ночью Голубев почти не спал. Он закрыл дверь на защелку и вскакивал от каждого шероха. Кроме того, мешала спать и нога, не на шутку разболевшаяся после прыжка из кузова грузовика. Он немного забылся под утро, когда из распахнутого окна пахнуло прохладой, а из-за двери стали доноситься голоса просыпающихся пассажиров. Его разбудил стук в дверь. Голубев подпрыгнул и тут же схватился за дипломат. Тот лежал там, куда он его положил – под подушкой.
– Да? – спросил он, подходя к двери.
– Чаю не хотите?– голос проводника был сух, но предупредителен.
Журналист распахнул дверь:
Лицо туркмена было таким же черным, как и лица тех людей, которые стреляли в него из «ЗИМа», только глаза были добры и усталы, да и в руках он держал на пистолет, а сверкающий поднос с шестью стаканами в подстаканниках.
– Эта даже не смешно, – удивился Голубев, – в таких же подстаканниках я пил чай много лет назад, когда ездил с мамой и папой по Союзу. Разве на железной дороге ничего не меняется?
– Почему же, – усмехнулся проводник, – картинка на сахарной упаковке уже другая.
– Картинка? – Голубев расхохотался и забыл про все страхи, – дайте мне два стакана чая и горсть сахара с новыми картинками.
Проводник одним взглядом окинул купе, отметил задравшуюся подушку:
– Вы и дальше пойдете один?– Спросил он, ставя стаканы на столик.
– Да, я люблю ездить на поездах в одиночестве.
Проводник ушел, а он с удовольствием попил горячего чаю и рассмеялся, вспомнив, что в его портфеле нет ни крошки еды.
– Еду можно купить на ближайшей станции или, – Голубев замолчал и внимательно оглядев себя в зеркале, продолжил вслух, – сбегать в ресторан и поесть там чего-нибудь горяченького. Только вот, что лучше – по вагонам ходить опасно, покупать еду из рук неизвестной продавщицы – тоже? Но есть хочется…
Поезд чуть дрогнул и стал замедлять ход. Скоро за окном поплыли глинобитные мазанки, около которых стояли и лежали верблюды с облезлыми горбами. Он увидел туркменок в длинных цветастых платьях, с дисковидными металлическими украшениями на груди. Они держали в руках связки копченой рыбы. Голубев припал к окну и вдруг увидел горку огромного золотистого от горячего копчения жереха.
Схватив дипломат, он одним движением запер купе и кинулся к выходу. Рыба была прелестной не только на вид, но и на запах. Не торгуясь, он купил самую большую и побежал назад в вагон. В купе Голубев вытряхнул вещи из полиэтиленового мешка и, водрузив на него рыбину, принялся, жмурясь от удовольствия, поедать нежное, сочащееся жиром мясо. Его остановило только то, что рыба кончилась. Он с сожалением посмотрел на груду костей и рассмеялся: