Парикмахер, заходя со всех сторон, критически изучил бороду Энни, а потом, выслушав многочисленные советы зрителей, на пальцах показал Энни, что это будет стоить двадцать центов. Дорого! Но Энни не хотел стать предметом насмешек в таком серьезном деле и выразил свой протест. Завязалась дискуссия, далекая от обычной формальности. Сошлись на шестнадцати. Процесс занял совсем немного времени, и капитан Долтри получил классическую китайскую бородку, разделенную на две части.
Мадам Лай наблюдала за происходящим со своего места на полуюте, но не смеялась. Поэтому и никто другой не смеялся, пока Энни, привалившись спиной к старой пушке, ощупывал оба кончика бороды и изучал в зеркале свое новое обличье. Он дал парикмахеру шестнадцать центов и еще два на чай, после чего поднялся и направился туда, где Чэнь раскрашивал резную часть над переборкой носового кубрика. Резьба состояла из повторяющегося символа благоденствия (этот знак — свастику, перевернув его в обратную сторону, — использовал патологический молодой харизматик — лидер национал-социалистической партии Германии).
— Погоди-ка, Чэнь, — сказал Энни и забрал у него банку с краской.
Он опустил в краску оба кончика своей новой бороды, которая окрасилась в красный цвет.
Эффект получился ошеломляющий, и, поскольку было дано разрешение смеяться, палуба взорвалась хохотом. В общем хоре выделялся дикий смех мадам Лай. Чтобы заставить ее смеяться, Энни пожертвовал своей бородой, которая за долгую историю морских странствий имела разные формы и разную длину, но сейчас она походила на что угодно, только не на бороду. Хрипло гудел даже маленький злобный рулевой. Но это представление Энни затеял только ради нее. Ему нравилось смотреть, как она смеется, как широко открывается ее рот, богато украшенный золотыми коронками. Но наедине они теперь никогда не оставались.
Несмотря на это, в один из солнечных дней, ближе к вечеру, на палубе полуюта у них состоялся разговор. Утром ненадолго стих ветер, и сейчас они двигались на юго-восток вместе с теплыми и слабыми потоками зимнего муссона, шедшими от Формозского пролива (или Тайваньского, как называли его китайцы) и угасавшими, едва коснувшись левого борта. Джонку сносило к острову Пратас. Мадам Лай сидела на своем обычном месте, на сундуке у левого борта. У ее ног, как всегда, располагалась одна из служанок. Капитан Ван расхаживал по палубе, курил и спорил о конных скачках с рулевым, находившимся в своей рубке. Любопытно, но не было человека в Гонконге и на территориях, находившихся под его влиянием, кто бы не говорил о лошадиных скачках и не делал ставки.
Мадам Лай никогда не обращалась напрямую к рулевому. Она разговаривала только с капитаном Ваном, а он уже со всеми остальными. Но в тот вечер она отправила служанку к Энни узнать, не слишком ли он устал и не откажется ли выкурить сигарету в ее компании, она бы хотела попробовать его сигареты. Это было своеобразным приглашением.
Энни прикурил для нее сигарету. Служанка тоже пришла и теперь сидела под небольшим черным зонтиком от солнца.
— Вы идете к Пратас? — спросил Энни.
— Да, ветер не сильный. — Мадам Лай посмотрела на небо. — Полная луна. Я очень хорошо знаю этот остров.
Энни промолчал. Он не знал ни одного западного моряка, который пожелал бы, вне зависимости от погоды, приблизиться ночью к острову Пратас более чем на пять миль. А в неблагоприятную погоду от этого места держались на расстоянии в двадцать миль; Энни тоже придерживался этого правила, хотя и не отличался консервативностью. Он тоже взглянул на небосвод, втянул носом воздух и сказал:
— Хотя у меня и нет барометра, держу пари, давление будет падать. На севере погода портится, и идти к острову не совсем благоразумно.
Солнечный диск раскатился добела.
— Приближается Тиет-Кией — Железный ураган, — сказала мадам Лай. — Он мчится от Батаана. Капитан Ван и я решили, что пройдем перед его носом. Мы идем быстро, и он останется позади. От него останется лишь сильный северный ветер, который вынесет нас к Маниле.
Энни очень хотелось спросить, откуда такая информация, если нет радиосвязи; но он не спросил, а направился к капитану Вану и вежливо попросил у него бинокль. Энни направил бинокль на восток, к острову Батаан, от которого их отделяли четыре сотни миль. Горизонт был чистый; если не считать легкой дымки, ничего угрожающего. Капитан Ван легонько похлопал его по плечу и указал направление на один-два румба к северу. Там, подрагивая в мощном объективе бинокля, над маревом кучевых облаков, цвета морской волны, висело кольцо пара на высоте примерно шести миль. Оно находилось как раз над водами Лусонского пролива и островом Батаан.