— Выходит, я пускаю людям пыль в глаза, а вы нет?
— Я? — переспросил он, взглянув на жену.
— Вы думаете, я не знаю? — сказала Каё. — А дверца в заднем заборе? Домашние расходы урезываете как только можете, а другим взаймы даете, сколько ни попросят. Единственному сыну на лекарство не хватает, а если кто другой попросит — вы на все готовы. Это ли не значит пускать пыль в глаза?
Кихэй грустно покачал головой и, опустившись на колени рядом с женой, взял ее руку в свою.
— Об этом сейчас не будем, — ласково гладя ее руку, проговорил он, успокаивая ее. — Ты устала и волнуешься. Пускай Инэ тебя заменит, а ты спать ложись. Я схожу за лекарством и сам дам его Мацуноскэ.
— Вы совсем ничего… — начала Каё со слезами в голосе. — Вы толком и не слушали, что я вам говорила.
— Ну, будет уже. Спокойной тебе ночи, — сказал он, тихо поглаживая руку жены. — Я пойду за лекарством, а тебе спать пора.
— Я пошлю к врачу Ёхэй.
— Я схожу. Так будет быстрее, — сказал он и поднялся. — Прости, что стал говорить про «пыль в глаза»…
Каё слабо улыбнулась, прикрыв глаза рукой, Кихэй тоже улыбнулся в ответ и вышел из комнаты.
На следующий день жар у Мацуноскэ спал.
А дней пять-шесть спустя, вечером, когда было уже за девять, у дверцы в заднем заборе произошло что-то странное. Это был первый холодный вечер в том году, и Кихэй сделал перерыв в работе по переписыванию бумаг, чтобы прибавить углей в жаровню, когда раздался едва слышный звук открывающейся дверцы. Кихэй остановился и прислушался.
— Взять пришел или отдать…
Те, кто приходили занять деньги, обычно не произносили ни слова и лишь отвешивали поклон перед уходом, а вот те, что пришли отдать, всегда тихо произносили несколько слов благодарности. Порой Кихэй довольно отчетливо слышал этот шепот, обращенный к его освещенному окну.
— Этот точно взять пришел… — Кихэй прищурил глаза. «Только бы в ящике хватило», — подумал он, и в этот момент у дверцы явно вспыхнула какая-то ссора. Послышался шум, словно там происходила ожесточенная потасовка, звук ударов, а потом восклицание:
— Да как же тебе не стыдно, мерзавец!
Удивленный Кихэй встал из-за стола и раздвинул сёдзи.
— Кто это там? — выкликнул он. — Что случилось? Что происходит?
Ответа не последовало. Затем послышался удаляющийся топот, дверцу сразу же притворили — до Кихэй донесся деревянный стук задвигающегося засова.
— Что там такое? — прошептал он. — Что стряслось?
Некоторое время он еще прислушивался, но за окном было тихо, никого, судя по всему, уже не было, и Кихэй, задвинув сёдзи, вернулся к столу.
Однажды в начале ноября, когда он сидел за работой в канцелярии замка, за ним пришел посыльный.
— Господин Хососима просит вас к себе.
Хососима Санай входил в число полицейских чиновников высокого ранга и одновременно был начальником умамавари.[28] Обычно его можно было найти в комнате ёриаи, куда Кихэй немедля и направился. Кроме самого Хососима Санай там были Вакидани Годзаэмон, Фудзии Санробэй и Нигю Хисаноскэ.
— Я позвал тебя, чтобы расспросить об одном деле, оно не для чужих ушей, — начал Санай. — Поскольку ты сейчас занят, я тебя долго задерживать не буду. Дело в том, что в ящике для петиций[29] нашли письма, более десятка писем, в которых говорится, будто ты тайком занимаешься чем-то вроде ростовщичества. На всякий случай я решил спросить у тебя, правда это или нет.
— Совершенно беспочвенное обвинение, — ответил Кихэй.
Санай повернулся к Фудзии Санробэй. Тот, бесстрастно глядя на Кихэй, произнес:
— Это еще надо доказать.
Кихэй в растерянности посмотрел на него. Санробэй, старший брат его жены, слыл в семье придирой и упрямцем.
— Он муж моей сестры, и поскольку мы связаны узами родства, я хочу до конца разобраться в этой отвратительной истории, — сказал Санробэй. — Писем набралось больше десятка. Одними словами про «беспочвенность обвинения» никого не убедишь. Уж верно что-то такое было, раз люди так считают.
Кихэй закрыл глаза.
«Неужто дело в той дверце…» — подумал он. Да, верно, так. Хотя ничего общего с ростовщичеством это не имеет… Так или иначе, ни за что нельзя допустить, чтобы узнали о дверце, — решил он.
— Нет, — проговорил Кихэй, отрицательно покачав головой, — ничего подобного мне не припоминается.
— Ты уверен? — переспросил Санробэй.
— Может быть, это не мое дело, — вдруг вмешался Нигю Хисаноскэ, — но я знаю кое-что, что могло бы послужить основанием для подобной клеветы.
Кихэй посмотрел на Хисаноскэ. Остальные трое тоже повернулись к нему, ожидая, что он скажет дальше. А тот спокойно, как ни в чем не бывало, наблюдал за Кихэй.