Однако оставим эту тему, а лучше расскажем о второй встрече О-Маю и Итимацу Кодзо Матакити.
Встреча эта произошла через двадцать дней после случая на мосту Эйтайбаси. Возвращаясь домой из фехтовального зала, О-Маю миновала мост Наканохаси, ведущий к столичной усадьбе князя Хосокава, и направлялась уже в квартал Синэмонтё, как вдруг столкнулась с Матакити.
В сумерки в этой округе прохожих немного, и Итимацу Кодзо уже почти разминулся с О-Маю, когда вдруг неожиданно сдернул с плеча мокрое полотенце и хладнокровно залепил ей лицо. Таков был прием — залепить прохожему лицо и мгновенно схватить кошелек. Матакити обычно исполнял его мастерски, но на этот раз остался ни с чем.
Полотенце шлепнулось рядом, и О-Маю так скрутила руку Матакити, что вырваться и сбежать было невозможно.
— У-у-уй…
Боль вгрызалась все глубже, по всему телу Матакити вдруг выступил густой жирный пот.
Наблюдающий за всем этим коротышка Сэн решил, что на этот раз пришел его черед выручить собрата, и бросился ему на помощь с противоположной стороны моста.
— Ну, постой, чертова баба!
Выхватив откуда-то нож, он изготовился полоснуть О-Маю по запястью…
— А-а-а!
Коротышка Сэн получил удар такой силы, что перекувырнулся, а вдобавок — ува-а! — падая по инерции, напоролся на свое же оружие и, роняя капли крови, пустился без оглядки бежать.
С воинственным кличем О-Маю нанесла Матакити удар в опасное место. Когда он обмяк, она без труда схватила его в охапку, некоторое время волокла на себе, а потом кликнула носильщиков паланкина и закинула его туда. Вместе с ним она отправилась на указанный носильщиками постоялый двор «Тамая» у речного причала.
В тот раз О-Маю не ночевала дома.
Когда Матакити очнулся, он уже лежал в комнате совершенно голый, а руки и ноги его были связаны веревками. Все это сделала О-Маю.
Накопившиеся в ней чувства наконец нашли выход.
Досада на существо, именуемое мужчиной, ненависть к нему и вместе с тем влечение — все это собралось в едином порыве, побудившем О-Маю, по тогдашним понятиям старую деву, совершить такой поступок.
Матакити был изумлен.
— Ой, что ты делаешь? Ведь я же Итимацу Кодзо, известный как…
— Вора-коротышку на мосту Эйтайбаси выручил ты.
— А, так ты знаешь…
— Он ведь бросил тебя, убежал.
— Скотина! Корчил из себя главаря, а когда настало время, оказался ни на что не годен. Если еще свидимся, я ему этого не спущу.
— Бодришься?
— Ай-я-яй, сестрица, уж руки-ноги развязала бы!
— А ты лицом пригожий… Сколько тебе лет?
— На будущий год двадцать исполнится.
— Тебе идет, когда волосы на лбу не сбриты.
— А ты, сестрица, верно, молодая госпожа из «Симая»?
— Знаешь меня? Да, обо мне молва идет…
— Говорят, что ты мечом орудовать мастерица…
— …
— Мы с Сэном Бобовое Зернышко заключили уговор: если бы у него на глазах я опустошил у сестрицы кошелек, он бы мне дал десять рё.[57]
— Ну, прости.
— Ах, сестрица! — Матакити вдруг уставился на О-Маю и испустил глубочайший вздох.
— Что? Ты чего вздыхаешь?
— Так ведь… Сестрица такая красивая… Вот и…
Матакити получил звонкую пощечину.
— Больно! Ну и силища у тебя!
— Если будешь со мной заигрывать, не спущу, так и знай! — О-Маю принялась тискать Матакити, щипать и теребить его голое тело, таскать за нос и оттягивать губы, шлепать по заду.
И тут дыхание обоих подозрительно участилось. Когда язык и губы Матакити стали впиваться в ладони О-Маю, хлеставшие его по лицу, О-Маю в замешательстве замерла.
— Ты что?
— Нравится… Что хочешь, то со мной и делай, сестрица…
Разнежившийся Матакити сощурил глаза, взгляд его блуждал.
Грудь О-Маю высоко вздымалась, она не помнила себя от волнения.
— Что хочешь, сестрица, то и делай… Полюбилась ты мне.
О-Маю освободила руки и ноги Матакити. Он и не помышлял о побеге. Разворошив ворот кимоно О-Маю, он ткнулся носом в ее голую грудь.
Стыд и неведомое прежде волнение зажгли огнем все тело О-Маю, забывшись, она сжала Матакити в объятиях.
Когда на следующее утро она вернулась домой, поднялся страшный шум. Оказывается, слуги из лавки «Симая» и даже городские сыщики всю ночь искали О-Маю.
Родители в слезах хором осыпали ее упреками, но О-Маю только радостно улыбалась и ни слова не говорила. Эта безмолвная улыбка красноречивее всего выдавала ее счастье.