Спать улеглись тотчас после ужина, чтобы проснуться пораньше, но сон ни к кому не шел. Стали говорить о том о сем, сетовали на тяжкий, всегда опасный и ненадежный промысел да и заговорились до полуночи. И вновь, как в прошлый раз, хозяин пасеки, проснувшись задолго до рассвета, растопил печь, подогрел завтрак и лишь тогда разбудил гостей. Было еще темно, когда, позавтракав, тигроловы, все, кроме Юдова, собрались уходить. Юдов вдруг обнаружил, что у него оторвалась подошва олоча, и, сняв его, решительно сказал нетерпеливо поджидавшим мужикам, чтобы шли они своей дорогой, не теряя времени, а он, починив олоч, сам найдет дорогу к Евтею — слава богу, немаленький.
— И то верно, — кивнул Савелий. — Чо мы будем ждать тебя? Тропа утоптана — слепой дойдет по ней, не то что зрячий. Ежели тигрица где-нито рявкнет в стороне, или свежий след ее подсечешь — не бери в голову, не тронет она тебя, ну, стрельни для острастки пару раз и дуй своим ходом. Евтею скажи, чтобы сруб со всех сторон снегом бы привалил, а то сквозняк снизу, не дай бог, простудится зверь.
— А слышь-ко, Савелий! Погодь! Чуть не забыл — сухостойная голова, — остановил пасечник уже взявшегося за дверную скобу Лошкарева. — Там-отко, в Гнилом ключе, куда тигрица, говоришь, направляется, в самом верхотурье скала по-над ключом — изюбринные отстои там да солонец природный. Ну дак, чуть ниже скалы, у развилки, зимовейка имеется. Гости мои туда все ходют белку промышлять, про солонец-то я им не говорю — испоганют! В прошлую осень в зимовейке бывал я, а в энту осень не довелось, краем уха слыхал, что стояли там какие-то охотники. При мне посуда была там, пила, топор, дровишек оставлял я изрядно и все такое протчее, как подобает. Ежели нужда приспичит — имейте зимовейку на примете.
— Вот за это ишшо раз спасибо, Еремей Фатьянович! — с чувством поблагодарил Савелий.
— Вовсе не в подошве дело, — пренебрежительно сказал Павел, когда вышли на дорогу. — Просто побоялся Юдов идти ночью по тигриной тропе, решил белого дня дождаться.
— Знамо дело — испугался, — согласился Савелий. — Обувка у него, видал я, в полной исправности. Трусоват, трусоват, чо там говорить...
— А ты тоже, отец, хорош! — упрекнул Николай. — Зачем ты ему про тигрицу сказал? Только масла в огонь подлил.
— Ишшо чего! Я бригадир, мое дело упредить — пушшай настороже будет.
— Да он и так сейчас по следу будет идти со взведенным курком, без твоего упреждения!
— Ну и пушшай идет! Мое дело — упредить... Да и чо пристал ты ко мне со своим Юдовым?! — неожиданно разозлился Савелий. — Юдов! Юдов! След он показал нам не задарма, не за спасибо, — ворчал Савелий. — Слыхал, как вечером он, узнавши про то, что тыщу двести за тигра платят всего, сразу разочаровался? Даже челюсть у него отвисла. — Савелий засмеялся, раскашлялся и передразнил Юдова: «Всего тыщу рублей? На всех тыщу рублей? У-у-у, а говорили десять тысяч!» Слыхал — нет? Десять тыщ ему подавай! Широконько рот раззявил... Тьфу! — Савелий громко плюнул в темноту и замолчал.
Так до самого тигриного следа и шли молча. Там и застал их рассвет...
— Ну вот, полюбуйся! — тревожно воскликнул Савелий, указывая на тропу. — А ты даве упрекал меня: дескать, масло в огонь подливаю... Вот полюбуйся — сёдни ночью она по нашим следам уж прошла. Вот те и масло! Небось к Евтею уже подходила? Хреново ему без собаки! Чуть задремлет — она и сруб разворотит...
— Ничего, отец, сегодня она еще не осмелится близко к срубу подойти, а завтра они с Юдовым дежурство установят, — успокоил Николай.
— Вся надежда, что вдвоем, — вдвоем-то укараулят, поди?
Ключ Гнилой вполне оправдывал свое название; тигрица петляла, запутывая следы, и охотникам несколько раз пришлось пересечь болотистую, захламленную валежником пойму. Переходя ее последний раз, Савелий, споткнувшись, упал на валежину — лицо защитить успел, но стекло на часах разбил вдребезги. Это происшествие так расстроило его, что, выругавшись и плюнув с досады, он тотчас отстегнул часы и, широко размахнувшись, зашвырнул их в чащобу. Но, видно, правду говорят: «Одна беда не ходит, за собой другую водит». В полдень из-под самых ног у Павла выпорхнул рябчик. От неожиданности парень отпрянул, Барсик рванулся, вырвал у него поводок и начал ошалело гоняться за перепархивающей с места на место птицей.
— Чо стоишь, рот раззявил?! — злобно вскричал Савелий. — Лови собаку, лови!..
Не двигаясь с места, Павел пристально смотрел на злобно кричащего, размахивающего руками Савелия, и в душе его, как снежный ком, нарастало протестующее чувство.
— Чо стоишь? Чо стоишь? Собаку выпустил, ишшо и глазами лупает! Беги лови! Тигролов! Ишшо молоко на губах не просохло...