Старик, взяв лампу со стола, поднес ее к обнаженной ноге Николая. Осмотрев ее и удовлетворенно кивнув, он передал лампу услужливо стоявшему рядом Савелию:
— На-ко, посвети.
Нога на месте ушиба была припухшей, но опухоль уменьшилась, зато краснота и лиловость проступили резче.
Осторожно, легкими движениями ощупывая ногу, пасечник то и дело спрашивал Николая:
— Тут болит? А тут болит остро или тупо?
Сделав из бинта салфетку, он налил на нее из баночки какой-то тягучей, янтарного цвета жидкости, пахнущей смолой, добавил спирту, затем достал из пол-литровой банки другую мазь, похожу на солидол, присыпал все это каким-то белым порошком и наложил на больное место. Растерев этой смесью опухшую ногу, забинтовал ее от колена до щиколотки.
— А как же лубок? — не выдержав, наконец спросил с беспокойством Савелий. — Ты же говорил, лубок надобно. Перелом ведь.
— Дак это не я, а Николай про перелом-то говорил, — улыбнулся пасечник. — Перелому нет! Очень сильный ушиб, кровь спеклась над костью, от мази она скоро разойдется. Через два-три дня можно уже и приступать на ногу.
— Ну, спасибо тебе, Еремей Фатьянович! — облегченно вздохнул и с чувством поблагодарил Савелий, делая знаки и Николаю, приглашая и его выразить благодарность лекарю, но тот, не обращая на отца внимания, хмуро и недоверчиво разглядывал свою искусно забинтованную ногу.
Закрыв сундучок и усевшись на него, Еремей Фатьянович, расправив на груди широкую бороду, испытующе оглядел тигроловов, многозначительно покашляв в кулак, привлекая к себе внимание, сказал, точно обухом по голове ударил:
— Паренек-то ваш, Юдов, не к Евтею пошел, а в деревню удрал. Сразу же опосля вашего ухода и смотался...
— Ишшо чего! — Савелий изумленно уставился на пасечника: — Ты чо, Фатьяныч, правда, чо ли?..
— Как не правда? За всю жизть свою человека не обманывал, не имею таких привычек.
— Да как же это? — Савелий растерянно заозирался. — Как же это можно? Евтей же там без продуктов остался... Надо немедля идти к нему! Надо идти, Павлуха, выручать Евтейку!..
— Да погоди, погоди горячиться, — остановил Савелия хозяин. — Куды теперь на ночь идти? Токо силы вымотаешь да и делу повредишь. Завтра и пойдете.
— Так вить он же без еды тама, без сна, и костер поди-ка нечем уже поддерживать. Тигра там давно уж поди осаждат его, а он сонный...
— Плохо, выходит, дело... — пробормотал пасечник. — Я вот седни хотел продуктишки Евтею Макаровичу поднести, помочь чем могу, да не вышло... Снег-от, видали, какой? Версты три одолел, дальше тропа в гору пошла, а я в снегу увяз! Кое-как назад пришел. Мешок с харчишками в конце следа на елку подвесил, стрелил два раза. Навроде и мне Евтей отозвался. А может, поблазилось... Назавтра решил опять пробиваться. Ну, теперь, слава богу, сами и пробьетесь. А то ведь я ходок никудышный. Слава богу, не помер там. Я уж и записку — завещанье на столе оставил. — Пасечник, широко улыбаясь, покачал головой. — Написал помощнику своему, который, говорил я вам, приехать должен на лошади, да вот все не едет: запил, должно, в деревне. Ну в записке наказал ему, что, ежели не вернусь, пущай ищет меня по следу и тигролова выручает. Сидит, дескать, он у нодьи за Синей сопкой без продуктов.
Встревоженные тигроловы понемногу успокаивались, а когда хозяин повторил, что Евтей откликнулся выстрелом — значит, жив-здоров, подумали. Ночь одну уж как-нибудь потерпит, будет уверен, что помощь придет. Рассудив так, они принялись ругать Юдова такими отборными словечками, заслышав которые, пасечник покачал головой и, вспомнив, что надо отнести сундучок, ушел в сени. Вернулся он в избу лишь минут через пять, когда мужики «перебрали» Юдову все кости.
— Ну так вот, стало быть, — заговорил пасечник. — Проводил я вас, захожу в избу, гляжу: Юдов обувку на ногу надевает. Что, говорю, починил уже? «Починил, починил, дедуся!» Невежливо эдак отвечает. Обиделся я, однако молчу, гляжу, что дальше. А дальше — он чай стал пить. Одну кружку выдул, другую! Третью! Пьет, а с его пот градом. Вижу: нервное у человека настроение неспроста! Слышу — браниться стал, какого-то Цезаря все бранит: дескать, зря этому Цезарю две поллитры за след отдал. Цезарь след тигрицын показал ему, а этот Юдов у Цезаря как вроде след-то купил за две поллитры, а потом, стало быть, и вас привел. А привел-то вот почему: набрехал кто-то ему, что вы за отлов одного тигра десять тыщ золотом получаете. — Пасечник брезгливо поморщился. — Ну, когда узнал, что тыщу всего на бригаду, тут, видно, у него весь интерес пропал. Утром вы еще про тигрицу речь завели: дескать, опасная зверина и все такое подобное. Ну он, сразу я приметил, увял. Вот, чай-то он попил, попил, да и схватился за живот. «Ой! Ой! Аппендицит у меня! Надо, говорит, в больницу бежать, пока не поздно, у меня, говорит, уже один приступ был, а второй приступ опасный для жизни». За ружьишко свое, провиант из рюкзака вытряхнул и — бегом по дороге с оханьем да аханьем в деревню. Вот и вся недолга. — Пасечник горестно вздохнул и метнулся снимать с плиты закипевший чайник.