— Значит, не тигрица это была? — с сожалением спросил Евтей.
— Нет, не тигрица.
— Та-ак... Ну а это самое, Ничипор, того, ты это самое... Тигрицу не примечал в этом году?
— Тигрицу? — Ничипор хитро посмотрел на Евтея, достал из кармана кисет, не торопясь скрутил из клочка газеты папиросу толщиной в палец, закурил, блаженно щурясь.
— Может, не сейчас, так хоть летом иль хоть осенью видал след ее, а? — после долгой паузы осторожно переспросил Евтей. — Должна она где-то в этом районе быть.
— А почему думаешь, что должна? — Ничипор, словно озоруя, выпустил в сторону Евтея такую струю дыма, что тот поспешно замахал рукой и хотел было рассердиться, но, спохватившись, лишь брезгливо поморщился.
— Почему должна, спрашиваешь? Да потому, что леспромхозовцы видели ее следы перед снегом. Сказывали, будто чушку задавленную видели. И мясо в разные стороны растаскано. Взрослый тигр мясо не растаскивает, только молодые так делают — значит, с тигрятами была. Тут спокойно, и чушка в кедрах держится, значит, и тигра должна быть, ежели не подшумели ее, конечно.
— Хм, ишь как у вас все расписано... — Ничипор обвел тигроловов насмешливым взглядом. — Должна — и все дела, вынь да положь! А что, если должна, да не обязана? Вы что, ее привязали? Нету ее в этих местах, ушла, должно... — Он произнес это таким тоном, как будто рад был тому, что она ушла.
— Мы ведь, Ничипор, не даром, пятьдесят рублей заплатили бы, — осторожно напомнил Савелий.
— Бо-ольша-ая сумма! — притворно удивился Ничипор, даже не глянув на Савелия, а по-прежнему обращаясь к Евтею: — Ты, Евтей, знаешь меня. Врать я не умею. Тигрица, действительно, не пересекала мой путик. С осени по чернотропу, должно, подшумел — и сдвинул ее в верховья ключей, за то не ручаюсь. Это, во-первых, а во-вторых, ты опять же знаешь, что с тиграми я живу мирно и, ежели бы и знал, к примеру, где она живет, все одно не сказал бы вам при всем моем к тебе, Евтей, уважении. В позапрошлом году была оплошка: сболтнул я, дурак старый, Машкину про тигрицу с молодыми, а Машкин вам поведал. Ну и что вышло из этого? Поймали вы тигрят на моем участке да и укатили восвояси, а тигрица потом полмесяца за мной по пятам шастала и вокруг зимовья тропы ледяные набила. Как-то ночью вышел из зимовья по малой надобности, стою, на луну любуюсь, а эдак вот со стороны, шагах в пятнадцати от меня, как рявкнет! Так прям инеем спина покрылась. В зимовье и заскочил с остатками струи, да и по большому захотелось сразу от ентого рыку проклятого.
Он сказал это так откровенно, что Павел невольно прыснул, тигроловы тоже заулыбались.
— Во-во! Вам улыбочки с ухмылочками! — сердито закивал Ничипор. — А нам, охотникам, после вашего отлова приходится играть с тигрицей в кошки-мышки. Положим, я-то умом понимаю, что она меня не тронет, не бывало такого случая, но, с другой стороны, — гарантии тоже нет: сегодня не тронет, а завтра прыгнет из-за валежины — и поминай раба божьего... Так что не надо мне ваших ни пятьдесят, ни пятьсот рублей. Ищите сами следы, и чем дальше вы их найдете от моих угодий, тем спокойнее для меня. — Ничипор с неприязнью покосился на Савелия и Николая. — Так что, уважаемые тигроловы, не обессудьте, но в вашем деле я вам не помощник и даже не советчик. Тайга-матушка, хоть и выщипана, но еще покуда большая, ноги у вас еще крепкие, вот и бегайте, ищите...
— Да уж и так бегам, ишшем, ни на чьей спине не катаемся, — обиженно проворчал Савелий.
— А я вам разве укор в том делаю? — Брови Ничипора сурово сдвинулись, он даже горящую самокрутку резко потушил о подоконник.
— Ну и я не укоряю никого, ишшо чего! — вылезая из-за стола и садясь на нары, задиристо проговорил Савелий.
— Вы, Ничипор Матвеевич, ей-богу, напрасно сердитесь на нас, — пришел на помощь отцу Николай. — Разве мы виноваты в том, что приходится ходить по чужим охотничьим путикам и отлавливать зверя на чьих-то угодьях? Мы бы рады не тревожить охотников, да ведь не заставишь тигрицу ходить на нейтральных угодьях, да и нет в тайге таких: каждый ключ — чей-нибудь охотничий участок. Так что приходится в силу необходимости нам докучать, а вам терпеть...
— Совсем не в ту степь ты поехал, Николай Савельевич, — досадливо поморщился Ничипор. — Не об терпении у нас с твоим батькой речь была... У нас с ним разговор вовсе даже на другую тему. — Губы Ничипора дрогнули в едва заметной презрительной усмешке, но он тут же, проведя шершавой ладонью по заросшей щеке и подбородку, точно стер ее. — Где надо, там и ходите — тайга, слава богу, не частное подворье, у вас своя работа, у меня своя, и тигру, действительно, хворостиной не перегонишь на нейтральную полосу; шум-гам от ваших шастаний, конечно, зверье пугаете. Да ведь от леспромхоза в мильёны раз больше шуму. А ведь даже их приходится терпеть! Вот это вот, истинно, приходится! — Ничипор помрачнел, с минуту сидел насупившись, затем взял с подоконника недокуренную самокрутку, зажег ее и медленно, словно бы неохотно, раскурил, затянувшись и выпуская дым, покачал головой.