— Эй, барсуки! Ну-ко вставайте! Ишшо не выспались, нежутся, понимашь, как девицы красны. Тигра поди всю тропу истоптала нашу — маракует, как бы собак половчей уташшить, — тигроловы!
Едва обтерев снегом закопченные смолистым кедровым дымом лица и утершись, кто полой шинели, кто рукавом, а кто и тыльной стороной рукавицы, мужики принялись торопливо завтракать. Собаки, которым было брошено по четвертушке хлеба, проглотив каждая свою порцию, смотрели не на своих жующих хозяев, а в низовья поймы. Рыжий Амур даже цепочку натянул: уж очень там внизу что-то интересное происходит!
— А может, тигрицу почуяли? — сказал Николай, вопросительно поглядывая на отца.
— Кто его знает, племяш, — вместо Савелия ответил Евтей, споласкивая миску чаем и пряча ее в мешок. — Может, и в самом деле она шастает, чо зря гадать. Ежлив она, дак куда ей деться, все одно след ее пересекем да выясним, а ежлив не она, так, значит, не она...
— Очень вразумительно вы мне, дядюшка, все объяснили, — усмехнулся Николай, подставляя Евтею свою кружку, и передразнил: — «Ежлив она — значит, она, ежлив не она — значит, не она».
Молча наполнив племянникову кружку чаем и не ответив на его усмешку, Евтей повернул к брату грубое лицо, заросшее почти до самых глаз седой бородой.
— А что, Савелко, как думашь, ежлив мы пойдем к Благодатному не поймой, а через Ишимовскую седловину, не лучше ли обернется дело? Может, там, на кедровых-то носках, свиноты поболе, глядишь, и следок ее подсекем между делом. Кедровые носки перережем, и сразу картина ясная: ежлив тут она — значит, тут... — Евтей на полуслове осекся; его глубоко посаженные, маленькие карие глаза сердито покосились на племянника.
— Дельно сказал, Евтеюшко, дельно, — охотно согласился Савелий. — Оно, правда, дольше идти, днем позже придем, так зато все носки и ключики перережем, авось и встренем, где след ее.
Собаки опять забеспокоились, смотрели по-прежнему все в одну и ту же сторону. Высказав по этому поводу несколько предположений, тигроловы, напившись чаю, торопливо засобирались в путь. Уже рассвело, но солнце еще пряталось где-то далеко за сопками, и снег казался чисто-голубым, без теней, а тайга стояла вокруг темная, неуютная и молчаливая, точно в тяжком каком-то раздумье, и не хотелось людям уходить от жарко и приветливо полыхающей нодьи, от угретого приютного места, ставшего за одну ночь словно бы частичкой родного дома.
Павел ушел от своей нодьи на восходе солнца. Шел он неторопливо, ведь спешить ему было некуда: главное для него сейчас — соблюдать дистанцию, не приближаться к тигроловам на такое расстояние, чтобы они услышали его, но слишком и не отставать от них. Он понимал, что соблюсти необходимую дистанцию ему при всем старании не удастся, рано или поздно тигроловы услышат и увидят его, но хотелось, чтобы это случилось как можно позже. Нет, он вовсе не опасался того, что тигроловы, обнаружив преследователя, попытаются прогнать его: они уже не смогут ни прогнать его, ни помешать ему. Другое смущало Павла: он боялся увидеть на лицах тигроловов презрение и насмешку. «Да и в самом деле — не смешон ли ты, Павел Калугин? Не похож ли ты сейчас на упрямого мальчишку, и прилично ли выглядит то, что ты совершаешь?» Так, терзаясь сомнениями, то стыдясь, то оправдывая себя, Павел между тем шагал и шагал по следам тигроловов, а следы их то вонзались в густые заросли молодого пихтарника, то петляли среди могучих кедров, то ложились светлой извилистой строчкой на белые прямые ленты старых тракторных волоков, уже успевших зарасти двухметровой березовой и осиновой порослью. На старых вырубках лес был либо совсем молодой, либо перестойный, и почти нигде не виднелась тут пышная светло-зеленая шевелюра кедра, и, быть может, потому этот редкий, насквозь просматривающийся лес казался Павлу жалким и сиротливым; иные деревья напоминали ему покосившиеся телеграфные столбы, опутанные клубками ржавой колючей проволоки. Правда, было здесь просторно и светло, но это не прельщало ни зверя, ни птицу: неуютно они себя чувствовали на этом участке земли, с которого как будто бы гигантский динозавр объел сочные и живительные ростки, а остальное, что похуже, безжалостно повытоптал. Неуютным, промозглым сквознячком тянуло здесь отовсюду; только один изюбр охотно посещает старые поруба, лакомясь молодыми стеблями колючей аралии, прикосновение к шипам которой вызывает у человека жгучую боль. Из птиц же чаще всех прилетали на вырубки дятлы, деловитый перестук их слышался тут почти непрерывно, от восхода солнца и до заката. Не зря, не зря прилетают сюда дятлы-доктора и стучат, стучат, стучат...