— Чего это ты, ментов, что ли, боишься? — осклабился Семен, передавая ей целлофановый пакет с водкой, к которой он еще прикупил и пива пузырь. — Кто стучит да кого несет?
— Менто-ов, — передразнила его Зинка, благосклонно принимая пакет. — Носит тебя черт знает где, а я дома одна сиди.
— Ну уж и погулять нельзя, — игриво подтолкнул ее Семен, ущипнув за плечо.
— Гулять… — с той же монотонностью в голосе повторила хозяйка дома. — Гуляй себе на здоровье, да только без тебя тут хмырь какой-то заявился.
— Кто? — насторожился Семен.
— Да говорю же тебе: хмырь какой-то. Что я у него, паспорт, что ли, спрашивать буду. Как пришел, так и ушел. Сказал, что завтра наведается. Чтобы ждал.
— Ну а какой он хоть из себя? — тормошил ее Семен. — Рыжий? Черный? Или, может, лысый!
— Сам ты лысый! — обозлилась Зинка. — Чего кричишь-то? Сказано тебе: хмырь какой-то, значит, хмырь.
— Раньше его видела?
— Не. Высокий такой, с тебя, пожалуй, будет. Однако покрепче, пожилистей. И морда такая… Во! — вытаращила она глаза.
— Насчет морды понятно, что еще?
— Ну-у, черный такой, а глазки вроде как у татарчонка. Да пошел бы ты… — вразумительно закончила Зинка и, вильнув бедрами, скрылась в комнате.
«Сохатый! — облегченно вздохнул Семен. — Наконец-то».
Он прошел вслед за Зинкой и, словно задабривая ее, снова игриво ущипнул.
— Корефан это мой, дура. Пожрать что-нибудь сготовь. Угостить человека надо.
— Чего-о? — уставилась на него Зинка. — Пожрать?.. А ты хоть хлебушка купил, не говоря уж о колбасе? Пожра-а-ать… Давай деньги — сготовлю.
Когда Зинка ушла в магазин, Семен сковырнул нашлепку с бутылочного горлышка, плеснул было в граненый стакан зеленоватой вонючей жидкости, хотел уж было выпить, но отчего-то раздумал и, все так же держа стакан в руке, подошел к дешевенькому трюмо, Зинкиной гордости.
Посмотрел в пыльное зеркало и едва сдержался, чтобы не заскулить по-собачьи, жалея самого себя и свою жизнь, которая вдруг покатилась под гору.
Тяжело вздохнул, припомнив, как точно так же, с непонятным страхом, смотрел он на себя в зеркало там, в Стожарах, когда, хлопнув дверью, ушел Шаманин, пригрозив, что сдаст его со всеми потрохами майору Мотченко, если он не одумается…
В тот день он вернулся с реки в расстроенных чувствах и до полусмерти нажрался местной «бормотухи». Уже, кажется, спал, когда к нему в дом ввалился Шаманин и, буквально стащив Семена с кровати, тряхнул за плечи и силком поставил на ноги.
Семен не сразу пришел в себя, но, когда стал соображать, где он и что с ним, почти трезво уставился на Шаманина.
— Ну? — от этого его вопроса-выдоха в комнате наверняка качнулся «плодововыгодный» перегар. — Чего пришел?
Из памяти Семена не стерся презрительный взгляд Шаманина и его столь же презрительный плевок на пол.
— Господи, — процедил тот сквозь зубы, — каким же я кретином был, когда Маринку к тебе ревновал!
И снова презрительно сплюнул на пол.
— Ты… ты меня лучше не тронь! — взъярился было Семен, однако Шаманин даже не повернулся на его голос, мрачно рассматривая стол с залитой портвейном клеенкой, к которой словно прикипели донышками граненый стакан и две опорожненные бутылки с густым красным осадком.
— Долго будешь молчать? — наливаясь злостью, произнес Семен. — Или все-таки что-нибудь проквакаешь?
Пропустив мимо ушей презрительное «проквакаешь», Шаманин повернулся к нему и тихо произнес:
— Я только что с пожара… в восьмом квадрате.
Замолчал и словно пробуравил Семена глазами.
«В восьмом квадрате…»
Семен вдруг почувствовал, как по его спине потекла струйка пота и отчего-то захолонуло в груди. Стало трудно дышать, однако он все-таки нашел в себе силы взять себя в руки:
— А мне-то что с того?
Однако Шаманин будто не слышал его.
— Так вот, ставлю тебя в известность, что только один склон выгорел. Благо дождь прошел и ветра не было. Так что опять же ставлю твое сучье преподобие в известность: пожар был низовой, глубокий. Как тебе известно, начался он от землянки и потянулся вверх по сопке.
— К-какой землянки? — заикаясь спросил Семен, в момент протрезвев и зашарив рукой по карманам брюк в поисках папирос.
Шаманин с той же презрительностью в глазах наблюдал за его поисками.
— Ты дурку-то мне не гони! Знаешь, о какой землянке я тебе говорю.
Семен наконец-то нашел помятую пачку «Примы», закурил, стараясь не смотреть на гостя.
— Совсем, что ли, охренел на своих пожарах? — выдавил он из себя. — Я уж не помню, когда икорку жевал в последний раз.