Также особо любознательные доброжелатели показали, правда не под протокол, что незадолго до последнего рейса в Москву, когда был убит Гельман, у него случился конфликт с дальневосточным поставщиком и тот вроде бы даже пообещал Гельману «намылить холку», если тот не расплатится сполна за полученный товар.
Разговор происходил на стоянке в Москве в вагоне-ресторане, и свидетелем тому был проводник четвертого вагона, проходивший в этот самый момент под окнами ресторана. Он же, кстати, даже запомнил фразу, брошенную в сторону Гельмана незнакомцем:
«Кидаловом займешься в своей родной Хохляндии, а здесь ты выложишь все до последнего цента плюс штрафные очки за те убытки, которые я из-за тебя понес. А не расплатишься, гнида… короче, пеняй на себя».
Что именно ответил Гельман, он не слышал, так как в этот момент к вагону подходили проводницы, и он, чтобы о нем не подумали ничего плохого — подслушивает, мол, под окнами, — ретировался к своему вагону.
У следствия появилась версия причастности Гельмана к контрабандному икорному бизнесу, который уже находился в оперативной разработке сыщиков линейного отделения милиции Курского вокзала. Решили, что Гельман поплатился своей жизнью, решив «кинуть» дальневосточных поставщиков. Однако в силу каких-то неведомых причин уголовное дело по факту этого убийства передали в городскую прокуратуру, и уже новый следователь перевел стрелки на апробированную дорожку убийства «на почве ревности». Благо тут же нашлись «свидетели», которые якобы слышали незадолго до убийства директора вагона-ресторана, как какой-то парень угрожал Гельману «жестокой расправой», если тот не «оставит в покое Галину». Галиной звали смазливую молоденькую официантку, которая уже в открытую жила с Гельманом.
Смолин замолчал, отхлебнув глоток уже остывшего кофе, и заинтересованный Турецкий не мог не спросить:
— Ну, и чем закончилось?
— Все! — развел руками Смолин. — Та официантка больше в ресторане не появлялась, как в воду канула, да и ее мнимый столичный воздыхатель тоже растворился.
— То есть висяк? — на всякий случай уточнил Турецкий.
— Полнейший!
— А что с тем стволом, из которого стреляли в Гельмана?
— По той гильзе, что нашли в семи метрах от трупа, наши спецы скоренько определили, что это самый настоящий «Вальтер», причем немецкого происхождения, с характерными особенностями в стволовой части.
— Пробовали искать?
— Не то слово, — хмыкнул Смолин. — Я все привокзальные помойки и бачки для мусора вверх дном поставил, каждого смотрящего и каждого отца бомжовых семейств лично допросил… Ни-че-го!
— То есть исчез так же, как тот воздыхатель нашей официанточки?
— Вот именно, — хмыкнул Смолин. — И я не сомневался, что если он и всплывет когда-нибудь, то непременно на Дальнем Востоке, на Амуре или на Камчатке.
— А что с разработкой по икорному бизнесу?
— Приказано было закрыть как бесперспективную.
Вот так-то: закрыть дело как бесперспективное. Судя по всему, на этом бизнесе погрели ручонки и высокопоставленные московские чиновники. А возможно, что и сейчас на их счета продолжает капать определенный процент с продажи той же икорки, которая подпольным путем продолжает поступать на рынки российской столицы с Дальнего Востока.
Все это было до боли знакомо, однако Турецкий не мог не спросить:
— И что, от того дела так-таки ничего и не осталось?
— Отчего же? — хмыкнул Смолин, невольно покосившись при этом на сейф, в котором, очевидно, дожидалась своего продолжения початая бутылочка рижского бальзама. — Фоторобот остался. Того самого красавца, который пообещал Гельману «сладкую жизнь», если он не отдаст сполна икорный должок.
Это уже было кое-что, и Турецкий не замедлил состроить просительную гримасу:
— Надеюсь, я смогу поиметь экземпляр?
— Да ради бога, — отозвался Смолин. — Правда, в архиве надо порыться.
Покосился на Турецкого и негромко спросил:
— Что, неужто удалось зацепить кого-то?
— Не знаю, и пока ничего толкового сказать не могу. Но уже тот факт, что этот ствол всплыл, хотя, по логике вещей, он давным-давно должен был ржаветь на дне Яузы, дает повод надеяться.
— Ну-ну! — скептически ухмыльнулся Смолин. — Нашему бы теляти да волка съесть…
«Бог ты мой! — вздохнул Турецкий. — Знал бы ты, капитан, кого теленком назвал. Еще в детстве отмеченный Богом поцелуем в темечко, генерал Грязнов и не таких волков брал».
Он управился за три дня с накопившимися в Пятигорье проблемами, из-за чего пришлось практически не спать все трое суток. Клятвенно пообещав Полуэктову, что обязательно завершит все свои дела и делишки в Стожарах в пожалованные ему семь дней, Вячеслав Иванович прибрался немного в осиротевшей без него избе. Протер пыль с телевизора и уже договорился с Полуэктовым, чтобы тот подбросил его на машине до поезда, как вдруг ожил долго молчавший мобильник, и комната наполнилась взволнованным и срывающимся на фальцет голосом Мотченко: