Сохатый кивнул.
— В таком случае, уточняю свой вопрос. Кто передал вам пистолет, из которого стреляли в Шаманина и Кричевского. Только предупреждаю сразу: будете талдычить, что нашли его на улице, разговор пойдет другой и в другом месте. Надеюсь, вы понимаете, о чем я вам говорю?
Сохатый слизнул, видимо, окончательно ссохшиеся губы и вновь кивнул.
— Я слушаю. Кто?
Даже несмотря на свою мужицкую мощь, Сохатый боялся озвучить истинного владельца криминального «Вальтера». Однако страх оказаться стрелочником взял верх над остальными проблемами, и он, уткнувшись глазами в пол, глухо произнес:
— Шкворень! Это его ствол.
— Чего, чего? — подался к Сохатому хозяин кабинета. — Какой еще, к черту, Шкворень! Ты что, сучий потрох, за идиотов нас держишь? Или, может, поиздеваться надумал? Так я тебе сейчас такую парилку устрою, что ты, падла тифозная…
— Постой, постой, — осадил майора Грязнов. И уже повернувшись к Сохатому: — Вы что же, Петр Васильевич, поиграться с нами решили?
— А что ж я, сам себе буду яму рыть? — в порыве отчаяния дернулся со стула Сохатый. — Шкворень и дал! Осип Макарыч.
Грязнов вопросительно уставился на Мотченко. Мол, кто таков?
Видимо, еще не до конца поверив признанию Сохатого, Мотченко не сводил с него глаз, словно все еще надеялся уличить его в клевете и наговоре. Наконец разжал губы и не очень-то охотно пояснил:
— Шкворень Осип Макарыч, совладелец и генеральный директор российско-китайского акционерного общества «Шкворень и компания». Уважаемый в районе человек, коммерсант и бизнесмен. И то, что в каждом поселке района и в селах вновь заработали магазины, это его заслуга, Макарыча.
— И хозяин этих магазинов естественно Шкворень? — уточнил Грязнов.
— Ну-у, не то чтобы он лично, однако все они — дети его компании. Кстати, он же, Осип Макарыч, баллотировался на должность главы районной администрации, но не прошел, к сожалению.
Чувствовалось, что совладелец и в то же время генеральный директор российско-китайского общества является для начальника милиции едва ли не священной коровой, и Грязнов решил «не гнать лошадей». Если бы все это происходило в Москве, то там бы был совершенно иной разговор, но здесь, на Дальнем Востоке, в затерянном в тайге поселке, где каждый чиновник, а тем более олигарх местного значения считался едва ли не пупом земли, здесь были совершенно иные правила игры, которым надо было или подчиняться, или сразу же складывать с себя все полномочия.
— Послушайте, Петр Васильевич, а вы, случаем, на человека не наговариваете? — негромко и в то же время вполне доверительно спросил Грязнов. — Я ведь тоже человек, всякое могу понять.
— Наговариваю?.. — Сохатый медленно, словно на его шее висели трехпудовые вериги, поднял голову, и на его лице застыла гримаса внутренней боли. — Э-эх, гражданин начальник! Ну подумайте сами, зачем мне вся эта карусель? Я имею в виду того парашютиста, которого я и знать-то толком не знал, да вашего москвича, который тоже под пулю попал…
Вячеслав Иванович покосился на Мотченко, мол, что скажешь, майор? Однако тот молчал, то ли пораженный наговором Сохатого, то ли от того, что в его сознании что-то сдвинулось, и он мысленно прокручивал все те неприятности, которые могли упасть на его погоны, если вдруг все это окажется чистой правдой.
В кабинете Мотченко зависла долгая пауза. Потом послышался клокочущий кашель заядлого курильщика, и майор, с трудом пробиваясь через собственный кашель, произнес, уставившись взглядом в переносицу Сохатого:
— И зачем же он передал тебе этот пистолет?
— Шкворень?
— Естественно, Шкворень, коль ты показываешь на него. Ты что, должен был убрать Кургузова?
— Нет, нет! — словно боясь, что ему не позволят высказаться до конца, вскинулся Сохатый. — Я его должен был просто припрятать на квартире той марухи, где Семен жил. И все!
— Хренотень какая-то, — Мотченко пожал плечами. — Дать человеку ствол только для того, чтобы…
— Вот и я его о том же спросил, — заторопился Сохатый. — Зачем, мол, все это?
— Кого спросил, Макарыча?
От Грязнова не ускользнуло вполне дружелюбное «Макарыча», и это тоже можно было понять. Местный олигарх и начальник милиции были людьми одного круга, попивали вместе водочку, и для Мотченко он был именно «Макарычем», и никем иным.
— Ну да, кого же еще, Макарыча! — подтвердил Сохатый. — А на кой, мол, мне все это надо? А он мне и говорит: «Не твоего ума дело. Припрячь ствол и сваливай, пока ноги носят».
— И как же это ты мог бы ухитриться сделать? — с едва уловимой язвинкой в голосе спросил Мотченко.