— Сковырнуть с должности, чтобы поставить своего человечка? — спросил Грязнов, когда Сохатый наконец-то сделал новую затяжку и даже расслабился немного.
— Ну! — кивков подтвердил Сохатый, стряхивая пепел в собственную ладонь.
— И что, у него есть подходящая кандидатура?
— Ну! — подтвердил Сохатый. — Какой-то дружбан Шкворня. Уже год сидит в Хабаровске, дожидаясь команды.
Теперь настала очередь последнего вопроса, который можно было бы и не задавать:
— А с чего бы это вдруг у Шкворня такая ненависть к Безносову?
Сохатый удивленно уставился на Грязнова.
— Так он же ему дело делать мешал! И чтобы завалить парочку заказанных медведей или той же рыси для шкуры или чучела, ему приходилось такие петли по тайге накручивать, что не приведи Господь. А это, сами понимаете, время и деньги, причем немалые…
Мотченко оставался верен своей пунктуальности, и без четверти девять его отяжелевшая фигура с оплывшими плечами застыла на пороге кабинета. Кивнув Грязнову, который тут же поднялся из-за его стола, чтобы освободить место, он пробормотал нечто похожее на «Ну и что? Как жилось, как можилось?» — и, не дожидаясь ответа, прошел к сейфу, на котором стоял графин с водой. Наполнил граненый стакан, чуть ли не залпом осушил его до самого донышка и только после этого повернулся к Грязнову.
Чувствовалось, что майор не в своей тарелке, и Грязнов не удержался, чтобы не подковырнуть с долей сочувствия в голосе:
— Что, Гаврилыч, перебор вышел? Сушняк долбит?
— Если бы сушняк, — буркнул Мотченко и, слегка отпустив галстук, тяжело опустился в свое рабочее полукресло.
— Что, еще случилось чего?
— Потом, — не очень охотно отозвался Мотченко и уже в свою очередь спросил: — А у тебя-то что? Надеюсь, по душам потолковал с нашим приятелем?
Он произнес «приятелем», и это вновь не могло не насторожить Грязнова. До нынешнего утра Губченков был и оставался для майора Мотченко Сохатым, а сейчас — «приятелем»… К тому же эта его мрачность.
«Впрочем, — сам для себя решил Грязнов, — надо будет, он сам расскажет о своих проблемах». И вкратце пересказал Мотченко свой разговор с Сохатым, акцентируя наиболее важные, по его мнению, моменты. Рассказывал и исподволь наблюдал за реакцией начальника милиции, который даже и не пытался скрыть своей угрюмости.
Все это не было похоже на того майора Мотченко, которого он знал и с которым успел сдружиться, и в то же время это его состояние было вполне объяснимо. Сохатый топил своего хозяина, олигарха местного розлива господина Шкворня, общественника, благодетеля и мецената, который уже метил в кресло главы районного управления. И тем самым высвечивал его истинное лицо. А подобный поворот событий становился для начальника Стожаровского отделения милиции едва ли не форс-мажорным. Во-первых, при подобном раскладе он должен был расписаться в собственной близорукости и непрофессионализме, что уже могло стать поводом для рассмотрения вопроса о служебном несоответствии. А во-вторых, что тоже не менее важно, — еще неизвестно, как воспримет это известие стожаровская «элита», добрая половина которой тяготела к дружбе со столь влиятельным и политически перспективным человеком, как Осип Макарович Шкворень.
Закончив рассказ, Грязнов прицелился взглядом в угрюмо набычившегося хозяина кабинета и после затяжного молчания произнес:
— Послушай, Афанасий Гаврилыч, я тоже не первый день замужем и все прекрасно понимаю, но давай-ка посмотрим правде в глаза. Наш дорогой товарищ Шкворень…
— Ты о Сохатом? — с той же угрюмостью в голосе перебил его Мотченко. — Так все это надо проверять и перепроверять. Но дело даже не в этом.
Он замолчал было, отбивая пальцами какой-то перестук, и, словно винясь в чем-то перед гостем, покосился на Грязнова.
— В общем, тут такое дело, Иваныч. Я хотел раз и навсегда положить конец той волне, которую погнал на Шкворня Сохатый, и приказал своим ребятишкам добыть «пальчики» Шкворня. Незаметно для него самого, конечно.
И замолчал, все так же по-собачьи виновато покосившись на Грязнова.
Далее он мог и не рассказывать, однако Грязнов не удержался, спросил:
— И?
— Чего «и»? — нехотя отозвался Мотченко. — Будто сам не догадываешься?
— Шкворень?
— Да!
— Выходит, тот след на внутренней планке «Вальтера» его, Макарыча?