— Да.
— И выходит… выходит, что он, наш многоуважаемый товарищ Шкворень, стрелял в Шаманина с Кричевским?
— А вот в этом, дорогой товарищ Грязнов, я очень сильно сомневаюсь, — с непонятной злостью вскинулся Мотченко.
— Что так? — удивился Грязнов.
— А то, что не вижу даже мало-мальского мотива, чтобы пойти на такое убийство.
— А икра? — напомнил Грязнов.
Мотченко отрицательно качнул головой:
— Исключено.
— Почему?
— Да потому, что ты сейчас в Стожарах, а не в каком-нибудь сраном Вашингтоне или там в Чикаго, где все подчинено закону! И это дело в нашей прокуратуре сразу же спустили бы на тормозах, даже не успев открыть его.
«Лихо! — невольно хмыкнул Грязнов. — Стожары, а не какой-нибудь там сраный Чикаго, где все подчинено закону… Лихо!»
— И все-таки? — тормошил он майора, продолжая гнуть свою линию.
— Ну, а если все-таки, — устало, словно из него откачали весь воздух, отозвался Мотченко, — то если бы кто-то и раскрутил это дело, то все концы сошлись бы на Сохатом, который, в свою очередь, будучи довольно умным мужиком и подсчитав все минусы и плюсы, взял бы промышленный отлов лосося и засолку икры на себя. Спрашиваешь, почему? Да потому, что в этом случае на свободе оставался бы хозяин, причем довольно богатый и влиятельный хозяин, который как бы становился прямым должником Сохатого. И поверь мне, стожаровскому менту, что подобного случая Сохатый не упустил бы. Вот оно и выходило, что не было смысла Макарычу делать засаду в кедровнике. Не было!
— Что ж, логично, — вроде бы согласился Грязнов. — Все логично. Но при всем этом в Шаманина и Кричевского все-таки стреляли. Причем мало того, Шаманина добили контрольным выстрелом в голову, и тот, видимо, совершенно случайный «пальчик» на внутренней стороне планки принадлежит не Сохатому и не Кургузому, а именно ему — господину Шкворню! И от этого ни-ку-да нам с тобой не уйти.
Все это прекрасно понимал и Мотченко, вынужденный в то же время раскрыть Грязнову глаза на действительность, и оттого сказал без особого энтузиазма в голосе:
— Ты считаешь, что надо задержать и допросить? Я имею в виду Шкворня.
— Упаси бог! — успокоил его Грязнов. — Уверток у него будет более чем предостаточно. Скажем, тот же Сохатый принес ему домой якобы найденный им ствол и попросил помочь разобрать его, чтобы смазать да собрать обратно. А вот что он насторожится, примет какие-то встречные меры, в этом можешь не сомневаться. Чувствую, что этот зверь на что угодно может пойти, вплоть до того, чтобы раз и навсегда убрать ставшего опасным для него Сохатого.
— Что же выходит, ждать и догонять? — противореча самому себе, произнес Мотченко.
Грязнов неопределенно пожал плечами.
— Ну, положим, не ждать и догонять, однако и торопиться не стоит. Дров наломать можно. Но единственное, что тебе сейчас необходимо сделать, так это перевести Сохатого в одиночку и приставить к нему людей, которым ты мог бы полностью доверять. Как ты сам сказал, чтобы исключить возможность «сердечной недостаточности», что сейчас весьма модно в тех же СИЗО и тюрьмах. Это — раз. И второе…
Он задумался и, как бы рассуждая сам с собой, посоветовал:
— Что бы я еще сделал сейчас на твоем месте, так это еще разок допросил бы Кургузова.
— Относительно его последнего разговора с Шаманиным? — догадался Мотченко.
— Считай, что угадал.
Глава 17
— В кабинет ввели окончательно сломленного мужика, который даже при наиближайшем рассмотрении мало напоминал прежнего Семена Кургузова. Некогда размашистые, а теперь совершенно опущенные плечи, типично старческая сутулость, осунувшееся, посеревшее лицо с синюшными кругами под глазами, но главное — сами глаза: затравленные и блекло-бесцветные, словно этому человеку только что объявили смертный приговор.
Впрочем, ничего удивительного в этом не было, уже, видимо, не надеясь, что истина восторжествует, и следствие выйдет на след истинного убийцы Шаманина, он готовился к самому худшему для себя варианту.
И это его состояние не могло оставить Мотченко безучастным. Он вдруг подумал о том, что Кургузое, как это ни прискорбно для него, для майора Мотченко, действительно был не далек от того, к чему сейчас готовился, уже не веря более честному, но главное, непредвзятому расследованию того преступления, и от этого у Мотченко окончательно испортилось и без того препаскудное настроение.
Если Семен Кургузов не верил в силу правосудия, значит, в нее уже не верили и его земляки, соседи того же Кургузова и его соседи, от которых не скроешь правды.