Впереди ждал не поселок, а садовое товарищество. Хорошее слово – товарищество! Где-то на одном из клочков земли была расположена акимовская дача, по совместительству – мастерская; точного адреса Анаит не знала. О Мироне Акимове вообще мало что было известно. Чудо, что она помнила название садового товарищества и нужное направление. Найти его на карте было делом нескольких минут.
«Изобильное», – говорила Наташа Голубцова. Разговор этот случился около полугода назад, после очередной выставки, на которую Мирон приволок безумную, огромную картину. «Наверное, в «Изобильном» своем намалевал, – безмятежно сказала Голубцова. – Он туда каждый день таскается как на работу».
Наталье Денисовне было за пятьдесят, но она требовала, чтобы ее называли Наташенькой. Анаит приходилось скрутить себя в узел, чтобы обратиться к этой голубоглазой полной женщине на «ты».
Наталья Денисовна сочетала в себе хищное простодушие голубя и лучистую наивность ромашки. Она и рисовала ангельских птичек и полевые цветы на закате, смело пренебрегая правилами перспективы, светотени, композиции и прочими ограничениями, что ставят скудные умы перед истинным вдохновением.
Однако и Голубцова ненароком могла принести пользу. Она ухитрялась быть в курсе всех событий: перевалочная база для сплетен, кочевавших от группы к группе.
Пожалуй, не так она была проста, как хотела казаться. Ксения, музейщица, отчего-то терпеть ее не могла. Какая-то у них однажды вышла стычка… До Анаит донеслись лишь отголоски пересудов, а сама Ксения на эту тему словом не обмолвилась.
Навстречу Анаит прошла немолодая женщина с рюкзаком и корзинкой в руке. В корзинке светились прозрачной веснушчатой желтизной крупные яблоки.
– На, угостись, – сказала женщина как старой знакомой и сунула ей плод.
Один бок у яблока был холодный, а другой теплый, словно нагретый теми, что лежали внизу.
Анаит благодарно улыбнулась. Запоздало спохватилась через несколько шагов: вот у кого бы спросить, где дача Акимова! «Нет, не надо. Она может рассказать, что какая-то девушка им интересовалась».
Анаит пока нельзя обнаруживать своего интереса.
Качающийся мостик ее логического умозаключения держался на шатких опорах предположений. Пока что не было подтверждено даже первое из них. Анаит прошла в распахнутые ворота мимо будки охранника. Единственным, кто заинтересовался ею, был косматый грязно-белый пес. Анаит безбоязненно потрепала его по холке и огляделась.
Неподалеку на участках жгли костры. Светло-серые столбы поднимались в воздух. Ее обогнала стайка детей, кто в куртках, кто в шортах. Проехали две машины… Уже знакомый грязно-белый пес пробежал мимо. Ветер нес пыль, листья и запах дыма, плотный до осязаемости. У Анаит заслезились глаза. Она надела солнечные очки, чувствуя себя неловко. Интересно, помнит ли Акимов ее лицо? Он никогда не обращал на нее внимания.
Дым сменился запахом подгоревшего шашлыка. То окрики, то смех, то просто разговоры доносились до Анаит: садовое товарищество производило впечатление места густо и тесно населенного. Откуда-то дохнуло жареной рыбой с луком. Анаит шла медленно, заглядывая за заборы. Она надеялась, что шестое чувство подскажет, где дача Акимова. Мирон должен был построить что-то особенное, отличающееся от соседских развалюх…
Шестое чувство молчало.
Она вышла на площадку, обсаженную рябинами. Под ними на траве расселись те самые дети, что обогнали ее. На противоположной стороне улицы Анаит увидела бревенчатый лабаз с зарешеченными окнами и вывеской: «Продукты».
Это был край «Изобильного». Конец пути.
Анаит уже поняла, что никакого проку от ее поездки не будет. Нужно было придать своему пребыванию здесь хотя бы видимость смысла. Купить что-то на память. Она пыталась вспомнить расписание электричек, когда на крыльцо из дверей вывалились, подталкивая друг друга, трое мужчин. Все трое были немолоды, пузаты и расхристаны. Один споткнулся на ступеньках, едва удержавшись на ногах, и в сумке отчетливо зазвенело.
– Коля, не сметь! – веселым пьяным голосом прикрикнул один.
– А если бы он нес п-п-патроны! – добавил идущий следом, прихватив для страховки товарища за сумку.
И вдруг Анаит поняла, что перед ней пропавший сторож музея. Николай Николаевич Вакулин. Она так привыкла видеть услужливое бледное лицо, что не опознала его в этом развеселом пьянице.
Она быстро сбросила рюкзак с плеча и принялась для виду что-то искать в нем, но Вакулину было не до нее. Троица прошла в двух шагах от девушки и свернула в проход между участками.