Ну вот, благодаря дойтчевеллевской дотошности основные действующие лица заявлены. Слышу детский крик на лужайке. Это большое Алкино семейство, всех их люблю. И еще выделяется бас. Это Сережа Суренков, племянник Иры и двоюродный брат Лизы, которого, уезжая из Москвы, я запомнил веснушчатым карапузом, а когда вернулся в Москву (после провала августовского путча 91-го года), то меня в Шереметьеве встречал двухметровый гвардеец с метровым размахом плеч. (И почему так люди меняются, до сих пор для меня загадка!) Прекрасно понимаю, что на мои возрастные сантименты современному читателю, в памяти которого задержались только стихи Чуковского про Муху-цокотуху, и то из-за строчки «Муха по полю пошла, Муха денежки нашла» (такое с детства запоминается), решительно на… прибавьте сами глагольный корень. Так вот, видимо, чтоб не пропадала интрига, хвастливо заявляю, что в действующие лица моего повествования совершенно случайно втиснулись три знаменитых русских писателя (делать им было нечего?), а главное – главные герои не они, главный герой – усатый, полосатый, тигровой расцветки и с хвостиком. Но для начала, по моей врожденной занудливости, хотите вы или нет, я, подражая вещему Бояну, растекашусь все-таки мыслию по древу и поведаю городам и весям о его предшественниках (не Бояна вещего, а усатого, полосатого, с хвостиком): Котяре, Басе, Фоне, Тише и Зое.
Лирическое отступление. Естественно, в моей памяти всплывают обрывки, ошметки (фу! почему ошметки? филейные части, вырезки, а переводя на литературный язык, романтические баллады, Песнь песней!) многочисленных рассказов моих друзей о своих хвостатых и пушистых, которые вошли в их жизнь на мягких лапах, но оставили незаживающие царапины… продолжить бы красивую фразу, завихрить ее, но тут возникает вопрос: где именно находится моя память, ибо последние годы она имеет скверную привычку прятаться, теряться… Прятаться где? Похоже на старый анекдот про немца, который старательно заучивал каждый день по два русских слова и, когда их набралось штук пятьсот, торжественно объявил, что они все у него в …
Ладно, рассказываю лишь одну историю, которую точно не забуду. Автор ее – волевой спортсмен, человек положительный во всех отношениях. Так вот, идет он от автобусной остановки к своей даче, а идти надо по узкой дорожке через лес. Лето кончилось, холодно, темно. А за ним привязался котенок, бежит следом и отчаянно орет. То, что котенок, он разглядел, на дороге был столб с фонарем. Так вот, время пёхом от автобуса до дачи пятнадцать минут. «Ревела буря, дождь шумел». Ну, может, не совсем так, как про Ермака у поэта Рылеева, однако темный лес, котенку (явно милые дачники оставили) страшно. Бежит он, буквально цепляясь за ботинки волевого спортсмена, и орет. Пятнадцать минут. Пока человек не дошел до своей дачи и захлопнул перед носом котенка дверь.
– А почему ты не пустил его хотя бы на ночь? – наивно спросил я.
– Понимаешь, – объяснил волевой спортсмен, – трудно было бы выгонять его утром из дома. Я же не кошатник.
Как писал другой российский поэт, тов. Н. Тихонов, «…гвозди бы делать из этих людей».
Проехали. Я к тому, что будущего бандита, дворового хулигана с интеллигентными манерами, которого мы назвали Котярой, я котенком не помню. А принесла его в дом Алка еще маленьким и неказистым (всех котов и кошек в наш дом приносила Алка). Помню только, что в июне 72-го года (от второго тысячелетия нашей эры оставался жалкий огрызок) приземлились мы в Литве, на дачу, которую сняли, кстати, не так далеко от того леса, за которым жил волевой спортсмен. Приземлились мы вчетвером: Алла, Маша, я и Котяра. Конечно, нас сбросили не на парашюте, но, как и в чем мы везли Котяру в самолете, кто его держал, решительно не помню.
М-да, с теперешней моей памятью, чтобы быть честным и правдивым, надо писать так:
«Прилетели мы в Вильнюс. Не помню. Не помню. Маленький зеленый поселок. Не помню, сколько одинаковых домиков.
Домик внутри не помню, но вроде неплохой. В тридцати метрах от каждого домика деревянный туалет, как в деревне, с выгребной ямой. Тетку, которая сдала нам эту дачу, не помню. Магазин – не помню где. Там был творог, а что еще – не помню. Была в километре речка, куда все дачники ходили купаться. Как называлась, не помню. Что делала на даче Алка, не помню. Не помню. Не помню. Куда-то и зачем я ездил со старым евреем на его такой же старой «победе». Бодрый старикан получил разрешение на выезд в Израиль. В машине всю дорогу он громко пел патриотические песни времен Отечественной войны: „Артиллеристы, Сталин дал приказ“. И все же, что делала Алка? Не помню…»