Захотелось блевануть.
Блеванул.
Посветил себе фонариком. Высветил тягучую слизь, розово капающую с обугленных лиц… Лиц? Да, вон зубы-то как торчат… И опять блеванул.
Потом еще раз.
Но ведь приказ?
Он закрыл глаза и начал шарить на шее сгоревшего танкиста, который сидел выше всех.
Внезапно мелькнула идиотская мысль: «А почему не рванула боеукладка?»
Руки тем временем сдирали цепочку с медальоном.
Еще бы раз блевануть… Но уже было нечем.
Ничего, ничего. Все когда-нибудь кончается. Просто надо сейчас найти. Это же не страшно — копаться в обгорелых костях, правда?
Вдруг сознание Лисицына раздвоилось. Одна его часть вернулась назад. В тихое мирное время, где было время ресторанам, случайным девочкам и нечаянной службе. А другая его часть растворилась вдруг вокруг, и руки его механически снимали цепочки с круглыми медальонами, и он ничего не видел вокруг себя…
Очнулся он, когда судорожно рыгал воздухом, навалившись на катки танка. Из руки его Измайлов, осторожно отгибая палец за пальцем, доставал цепочки с круглыми медальонами.
И еще подшучивал:
— Что, труп первый раз увидал?
— Не, это я так… Попить есть что?
— Держи, — протянул ему фляжку спецназер.
Лисицын попил и тут же уполз блевать. В кусты на этот раз.
Прохоров недоуменно смотрел на это все, пока Измайлов не протянул ему связку цепочек:
— Подержи, я сам там гляну.
И легко вспрыгнул на танк, а затем исчез в башне.
— Лис, че там? — осторожно спросил прокурор у непрерывно очищавшего желудок экстремиста.
— Пиздец там, Прохор, БУЭЭЭЭЭЭ… — и снова пуганул куст новой порцией воды из фляжки Измайлова.
— Ага, — испуганно согласился Прохоров и на всякий случай поводил фонарем по кустам.
Кроме туго обтянутой брюками жопы Лисицына, ничего страшного не было.
А мужская жопа, по сравнению с женской, всегда волосата, пердлива и тоща. Потому и страшна. Потому Прохоров и отвел фонарик от нервно вздрагивающей задницы Лисицына. Потому и уперся лучом света в лицо довольного Измайлова, спрыгивающего с танка. В руках спецназер держал какую-то странную черную коробочку.
— Лисицын, ты уже проблевался или?
— Уже… — донесся слабый стон капитана.
— И как ты в полиции работаешь? — хмыкнул Измайлов, когда тот, наконец, выполз на четвереньках из кустов.
— Как-то так, ё… — односложно рыгнул в ответ Лисицын и попытался приподняться. Сразу это у него не получилось, поэтому Прохоров подхватил его под мышки и подтянул вверх. Честно говоря, с трудом. Экстремист был слегка тяжел по причине очень сидячего труда.
— Держи, — протянул коробку Лисицыну Измайлов.
— Это что?
— Что надо. Нетбук.
— Ааа… А чего тогда меня послал туда?
— Чтобы привык, — загадочно ответил Измайлов. — Ну что, идем домой? Впрочем, сейчас проверю работоспособность….
Он открыл маленький планшетик, словно книгу. На экране вспыхнула ярким светом какая-то синяя табличка. Пара клавиш щелкнуло… И…
И свет погас.
— Что за нах…
Одновременно прокурор и экстремист вдруг сказали это вслух. Действительно. Что за «нах»?
Пейзаж почти не изменился. Вот холмы Филейки, слегка угадываемые через сентябрьскую тьму. Вот старая дорога. А где кавалерия? Почему нет машин и десятков полицейских? Куда делась недостроенная многоэтажка с таджиками? Где зарево над городом?
Впрочем, на отсутствующее зарево обратил внимание только майор. Остальным хватило уехавших коллег.
— Вот сволочи. А? — матерился Лисицын, отходя от стресса. — Сволочи же! Бросили тут нас и что?
Угрюмый Прохоров кивал, стараясь шагать след в след за капитаном. Не потому что мины, а потому как грязи меньше. Чуть-чуть, но меньше.
«Всё, о чем мы думаем, я об этом думаю тоже!» — скакали мысли внутри черепной коробки прокурорского следака. «Нет, надо было на Ньютона учиться».
Один Измайлов не думал. Он знал, что делает, вот и все.
А когда знаешь — зачем думать?
Когда они вышли на дорогу — первым делом, наконец-то, закурили.
Лисицын для того, чтобы перебить кислый вкус во рту. Прохоров потому, что хотелось курить. А Измайлов курить не стал. Он бросил курить, когда увидел, что курение вредно для жизни. Курильщиков убивают в первую очередь на войне. Это он еще на третьей чеченской понял.
И неотправленные письма бились птицами в нагрудном кармане.
Измайлов любил дым, но не любил курильщиков. А еще он любил жить. А снайперы любили курильщиков. Вот такая алгебра войны.