Как-то в лесотундре была у нас одна интересная встреча. Шли мы с геологом Лешей длинной дорогой по просеке. Ели кругом, низкорослые березки, сосны, лиственницы, местами и совсем открытое пространство-болото километра на три. Все вокруг синеет от голубики и черники, а пригорки красные от брусники. Глянул Леша на это богатство и говорит: «Знаете, сколько тут медведей бывает?» И пошел рассказывать одну историю за другой. Хоть знаю его давно как выдумщика, но кое-что из его рассказов невольно в душу западает. Посмеиваюсь, а сам невольно думаю: а вдруг?
Вечерело, уже пень вывороченный стал пугать: может, и не пень вовсе?.. А до поселка еще километров двадцать по болотам тащиться. Леша говорит:
— Знаю, тут недавно на нефть бурили, кажется, разведчики свои домики еще не забрали.
Свернули мы, прошли немного. Верно, стоят три тракторных домика-балка. Людей уже нет, но внутри кровати железные, столы, табуретки, печки.
Растопили мы печку, наносили дров, сварили котелок похлебки. Веселей жить стало. На улице ветер поднялся, дождь пошел, а нам тепло и сухо. Прилегли. Леша еще пару историй рассказал, и мы уснули.
Проснулся я от скрежещущего звука, будто кто-то за струну дергает: «цзынь-цзынь-цзынь». Лежу слушаю. Верно. «Цзынь-цзынь-
2 к. Седых 17
цзынь». Совсем темно. Дрова давно прогорели, и печка остыла. Встаю тихонько, подхожу к окошку. Там в балке два маленьких окошка было. «Цзынь». Глянул — медведь! Стоит на задних лапах эдакая громадина и когтями лист железа дергает. Лист этот от угла балка оторвался. Потянет и отпустит. «Цзынь». А медведь голову набок наклонит и слушает. Я стою ни жив ни мертв. Оружия у нас никакого: два перочинных ножа и топор без топорища, который в балке был. Медведь вдруг к двери подошел и как дернет! Хорошо, что мы в ручку двери лом засунули. Весь балок вздрогнул. Медведь еще разок дернул… Лешка храпит себе как ни в чем не бывало1 Увидел медведь, что дверь не поддается, и к окошку. Весь просвет закрыл огромной мохнатой башкой. Тут я не выдержал, как заору:
— Лешка! Медведь лезет!..
И проснулся. Оказалось, что все это сон был. Лешка долго хохотал, когда узнал, в чем дело. Сели чай пить. Утро уже настало. И вдруг: «Цзынь, цзынь». Лешка даже чаем подавился. Выбежали мы оба из балка. Ветром провод оборвало и об железную трубу стукало…
Но медведя мы все же в тот день встретили. Переходили одно зыбучее болото по чьим-то следам (думали — охотник прошел) и чуть на дно не ушли. Сильно качалась тонкая плавина из светло-зеленого мха над холодной-холодной водой.
Провалился я, воды в сапог набрал. Только вылез, снова провалился, уже обеими ногами, по пояс и никакого дна под собой не чувствую, чистая вода, только на руках держусь. И тот, кто впереди нас прошел, тоже много раз проваливался: туда-сюда мох раскидан. Лег я на живот. Мокро, противно, но ползу. Лешка на меня глянул и хохочет:
— Ну прямо медведь!
Он легче меня был, и его плавина держала, но как только смеяться начал, мох под ним тоже разошелся и — бух! Провалился и Леша. Тут и я засмеялся. Лежим, смеемся, а плавина под нами вся дрожит, вот-вот не выдержит! И чего мы смеялись? Ведь запросто могли утонуть там в своих тяжелых резиновых сапогах, в плащах, с мешками камней за плечами. И никто бы нас никогда там не нашел, на дне заросшего мхом озера. Но так уж человек устроен, не может не смеяться, когда смешно! Словом, едва выбрались. Сели на берегу и стали выжиматься. Сижу, выкручиваю портянки и смеюсь, не могу остановиться. Поднял случайно голову. Медведь! Настоящий, живой, черный. Мчит мимо нас во весь дух галопом метрах в двадцати.
— Лешка! — захрипел я.
— Что? Опять медведь?
— Медведь…
Лешка затрясся от хохота и упал на спину, дрыгая босыми ногами. Едва я его успокоил и показал медвежий путь. Только тут он поверил.
— Вот какое дело, — говорит. — Значит, болотину-то мы по его следам переходили…
Конечно, наш Север сейчас совсем не тот, каким он был лет 20 назад. Огромные просторы тундры, долгое время остававшиеся в покое, теперь начинают отдавать свои скрытые богатства человеку. Трудно сейчас, пропутешествовав несколько дней далеко за Полярным кругом, не встретить людей — геологов, геофизиков, географов, ботаников, охотников, просто туристов. Выросли в тундре новые поселки и города, протянулись дороги — вездеходные, железные, воздушные. Встали копры угольных шахт, ажурные нефтяные и разведочные вышки. Взбираешься на какую-нибудь дикую вершину, думаешь, что, наверняка, ты первый, ан нет! Стоит уже там металлический знак топографов — ребристый барабан на треножнике!