— Только папа.
— А кроме отца — никого?
— Никого.
— Скажи, ты бы стал у меня жить?
— Да ведь я с отцом живу, товарищ Мойжес!
Шурка насторожился, обвел глазами вокруг, глядя то на Димку, то на Мойжеса. Сердце начало сильно стучать. Что могло случиться? Зачем ему жить у начальника заставы?
— Твой папа в Красную гавань поехал, — сказал Мойжес. — Мы с ним сговорились, что ты пока будешь жить у меня.
Шурка нахмурил брови. Все это выглядело довольно естественно, но почему же нельзя зайти домой? Шурка побледнел. Что-то случилось с отцом!
Он привстал и в упор посмотрел на Мойжеса. Тот положил ему на плечо свою руку:
— Отец твой сильно болен, Шура.
— Что с ним?
— Шура, — сказал Мойжес, — ты уже большой. Ты не боишься ничего. Слушай, твой отец сильно обжегся. Он попал в пожар. Он сильно пострадал…
Шурка кинулся к дверям, чтобы бежать к отцу. Но Мойжес задержал его, прижав к себе:
— Куда ты?
— К отцу.
— Не надо, Шурик.
От этих слов, произнесенных тихо, Шурка весь похолодел.
— Отцу твоему, Шура, ничего уже не нужно… Он умер.
Шурка все еще стоял, хотя ноги его совсем не держали. Как умер? Ведь отец даже не попрощался с ним!
И вдруг он сел на пол, закричал, заплакал. И долго плакал, словно во сне ощущая руку Мойжеса, который изредка гладил его по голове. Потом в комнате появился огонек. Значит зажгли лампу, значит наступил вечер. Мойжес бережно приподнял Шурку и повел его к кровати.
— Усни, — сказал он ему. — Может быть, полегчает.
Он оправил кровать, убавил свет в лампе и сел к столу.
Шурка впал в забытье и не слышал, как Димка, тоже горько плакавший, подходил к его кровати.
Прошло несколько дней.
Начальник не давал горевать Шурке. Он ни на минуту не оставлял его без дела. То Шурка ехал с ним на участок, то на охоту. Мойжес стремился развлечь его. И Шурка незаметно еще крепче привязывался к своему новому заботливому другу.
Но отсутствие отца напоминало о себе на каждом шагу. Куда бы ни шел Шурка, он поминутно сворачивал на тропинку к своему бывшему дому. И вдруг останавливался. Ему казалось, что вот из-за поворота покажется крепкая, приземистая фигура отца, что сейчас он услышит его любимое слово «хлопчик». И какую бы вещь ни брал Шурка в руки, он вспоминал отца. Ружье подарил Шурке отец. Пулелейку изготовил отец. И даже пуговицы на курточке Шурки были сделаны им. Он сам пришивал их толстой белой ниткой и выучил этому сына. Стоило Шурке посмотреть на иглу, и ему виделось, как отец держит эту иглу в руках и приговаривает:
— Учись, хлопчик, за собой ухаживать. Прислуг у нас нет и не будет. То-то, сынка… Мужчина должен все уметь делать сам.
Несчастье, постигшее Шурку, не разлучило его с другом. Он не говорил с Димкой об отце. Но однажды, спустя недели две после похорон, он вдруг спросил, видел ли Димка отца мертвым. Тот после некоторого замешательства рассказал, что Савелия Петровича нашли на пожарище с сильно разбитой головой, и обгоревшим телом. Похоже было, что его придавило упавшим деревом.
— Только знаешь, Шурик, — заметил Димка, оглянувшись во все стороны, — Мойжес говорит, что это не так. Он говорит, что Савелия Петровича бросили в огонь уже после того, как… убили…
Шурка вскрикнул при этих словах.
— Не кричи, — шепотом сказал Димка. — Я слышал, что Мойжес ищет убийцу. Он думает, что Савелий Петрович застал поджигателей на месте, а они убили его, потом бросили в огонь. Возле него нашли пустой бидон из-под керосина. Будто поджигал лес он, понимаешь?
— Мой отец не мог этого сделать! — закричал Шурка еще громче.
— Тише, тише! — сказал Димка. — И Мойжес говорит то же самое и всем велит молчать. И я молчу, ты видишь, но у меня свои соображения есть. Та банка, которая лежала возле Савелия Петровича, не такая, как наши. На наших банках белые наклейки, а на этой название фирмы напечатано черными буквами: «Хаяси», а пониже «Токио», я хорошо запомнил это! И я нашел обгоревшую застежку от таби. Пороемся в японских бараках, что-нибудь похожее найдем, Мойжесу пригодится. Хочешь?
Шурка тотчас же согласился, потому что не было него более сильного желания сейчас, как найти убийцу отца, кто бы он ни был. Одно его пугало — убийцы могут удрать. Он слышал сам от Мойжеса, что концессия уезжает из Тихой. Надо было спешить.
В эти дни Шурка и Димка несколько раз встречались с Колькой-китайцем. Тот всегда очень приветливо здоровался с ними, но, заметив, что он стал частенько наведываться на ту сторону, иногда даже ночевал на концессии, мальчики стали отвечать на его поклоны сухо и скоро перестали здороваться и даже избегали встреч.
Глава двадцать шестая
Однажды с моря донесся густой протяжный гудок. На рейде показался черный пароход с красным треугольником на трубе. Это был японский лесовоз.
В бараках засуетились. Служащие концессии, Накано-сан и сам Наяма-сан готовились к отъезду.
Шурка с Димкой, боясь, что им не удастся ничего сделать до их отъезда, решили сейчас же переправиться на другую сторону. Димка побежал за лодкой.
Спустя полчаса приятели были уже на другой стороне. Они спрятали лодку в кусты, а сами, словно гуляя, подошли к крайнему бараку. Он был уже пуст. Ребята скользнули в него.
На глинобитном полу барака в беспорядке валялись забытые и ненужные вещи: соломенные плащи и шляпы, деревянные колодки — гета, изорванная верхняя одежда, стоптанные, прохудившиеся таби. Здесь же лежали связки наконечников для сплавных багров, железные кольца для бревен, множество палочек для еды, деревянные и глиняные чашки.
Друзья стали перебирать весь хлам. Шурка выбирал из куч хлама таби, Димка же проверял, не подходит ли к ним найденная застежка. Но, к великому огорчению ребят, почти у всех таби не хватало застежек. Димка помрачнел. Вот, наконец, попалась пара таби, привлекшая внимание друзей. Она была прожжена в нескольких местах, и застежек на ней совсем не было. Димка сунул находку за пазуху.
Затем друзья наткнулись на целую гору керосиновых банок, похожих на ту, что видел Димка на пожарище. Они решили взять с собой и банку.
Вдруг неподалеку послышались голоса. Боясь, что их обнаружат, Шурка и Димка притаились за дверью барака.
В барак вошли двое: один из них — Колька-китаец, второй — японец, смутно напоминавший Шурке уже однажды виденное лицо. Колька в чем-то горячо убеждал японца. Тот отказывался, мотал головой и всем своим видом выражал несогласие. Беседовали они долго. У ребят затекли ноги.
Несколько раз японец порывался уйти, но Колька удерживал его. Постепенно японец сдавался на уговоры. Кончилась беседа новой неожиданностью для ребят: Колька стащил с японца кимоно с иероглифами концессии на груди и на спине, снял платок, которым была повязана голова рабочего, нахлобучил ему на голову свою фуражку, отдал пиджак и брюки, а сам остался в легкой китайской одежде.
Японец торопливо переодевался, то и дело прислушиваясь к звукам, доносившимся с берега. Когда все было кончено, Колька повернул переодетого японца и рассмеялся. Глядя на него, рассмеялся и японец. Потом они вышли.
Ребята не знали, что и подумать, но решили, что и об этом надо доложить начальнику заставы. Друзья бросились бежать к лодке. На середине реки они, будто по уговору, повернули головы к пристани концессии. Там шла погрузка на пароход.
— Скатертью дорога! — сказал Димка злорадно.
— Чтоб вы все подохли! — сказал Шурка.
К Мойжесу они ввалились без предупреждения, выложили перед ним все, что принесли: банку, таби без застежек, и в один голос рассказали ему о том, что видели в японском бараке.
Мойжес выслушал их и усмехнулся:
— Что же вы, молодые люди, не верите мне, что я разыщу, что мне надо, без вас?
Ребята смутились. Они никак не думали, что Мойжес именно так истолкует их желание помочь, и стали горячо оправдываться. Мойжес выслушал их, мельком осмотрел принесенные ребятами вещи и добавил все с той же усмешкой: