— Эх, Дмитрий Никитич, не сидеть же всю жизнь ребятам на печи! Пусть привыкают. А потом — не одни поехали, с Прокоповичем. За ним они, как за каменной стеной. Мужик надежный. Опять же после драки чего кулаками махать? Вы думаете, мне за сына не страшно? А что делать! По воде за ними не побежишь.
Лесничий еще дня два посердился на председателя, а потом стал чаще захаживать к нему: дома было скучно без сына.
А спустя еще два дня после этого Савелий Петрович позвал нескольких сельчан и предложил им отправиться к Чекрыге для изъятия лишних продуктов. И чтобы Чекрыга не отказал, не вздумал сопротивляться с оружием в руках, он пригласил пойти с ними и лесничего.
— Вас, Дмитрий Никитич, Чекрыга уважает, считает начальством и подчинится скорее, чем мне. А может, вы сумеете уговорить его, чтобы не сидел, как собака на сене. Я говорить не горазд, а вы человек образованный.
С крайней неохотой согласился на это Дмитрий Никитич. Он не любил впутываться в такие дела, но все же считал, что Чекрыга должен поделиться с соседями.
У ворот Чекрыги Савелий Петрович пропустил лесничего вперед и сказал, что останется здесь и подождет. Понятые остались с ним.
Дмитрия Никитича сопровождал Колька-китаец.
Чекрыга встретил их довольно любезно, пригласил пить чай. Лесничий отказался и заговорил о деле. Чекрыга принялся клясться и божиться, что сам сидит без хлеба и не знает, как зиму прожить. Дмитрий Никитич стал горячо доказывать Чекрыге, что необходимо жертвовать своим добром ради спасения от голода женщин и детей.
Чекрыга, подперев щеку рукой, слушал, поддакивал, кивал головой и сочувственно чмокал губами.
Решив, что Чекрыга смягчается, Дмитрий Никитич удвоил рвение, уговаривая дать поселку взаймы муки, рису и сала. Чекрыга, казалось, совсем подобрел. Под конец он расслабленным голосом проговорил:
— Что делать! Видно, божья на то воля, Дмитрий Никитич. Не каменный я… Анна, подь сюды! — Он обернулся к жене, с заспанным лицом выглянувшей из соседней комнаты. — Аннушка! Насыпь товарищу лесничему пудика с два мучки, да сальца там малость, ну и рису пудовичок. Не звери же мы, в самом деле, или инородцы какие…
Дмитрий Никитич так и застыл, от изумления не находя слов. Он никак не ожидал такого исхода. Ведь он не для себя просил! А Чекрыга все повторял:
— Сами голодаем, ну да уж бог с вами! Пользуйтесь на здоровье.
В это время от двери раздался веселый голос Пундыка:
— Ну, вот и спасибо! Сразу доброго человека видно!
Пундык вошел неслышно. За ним вошли понятые. Председатель подошел к столу и вынул из кармана бумагу:
— Придется акт о приемке составить, Дмитрий Никитич.
Озадаченный появлением понятых и председателя, Чекрыга опустился на табуретку.
А Савелий Петрович начал диктовать:
— «Взято заимообразно у гражданина Чекрыги Николая Евтихиевича муки белой — пятнадцать кулей, рису — семь кулей, сала шанхайского — пятьдесят банок, сои японской — два бочонка…»
— Ты чего это мелешь? — прохрипел Чекрыга. — Какое сало, где соя, что за рис? Где ты его видел?
— Где, говорите? А под снегом, в ямке, возле вашего огорода нашли. Где есть еще, не знаю. Можно поискать.
Чекрыга вскочил и кинулся к председателю. Но жена перехватила его и резко крикнула:
— Николай Евтихиевич!
Он сверкнул на нее налитыми кровью глазами и сразу сел. Потом перевел глаза на Дмитрия Никитича и сказал со страшной злобой:
— Ловко ты, товарищ лесничий, меня подкузьмил, ловко. У наших жиганов, поди, учился?.. А я тут с тобой рассусоливал, думал, с хорошим человеком дело имею.
Лесничий поспешно ушел домой. Его терзала мысль, что он невольно обманул человека. Он вовсе и не думал, что Савелий Петрович поступит именно так. Ведь ему, Дмитрию Никитичу, хотелось сделать все по-хорошему. Теперь знакомые ему, наверное, не подадут руки. Однако в этот день к нему зашли несколько человек и весело поздравляли с такой ловкой проделкой. Восхищение их было таким неподдельным, что он не стал никого разуверять.
А вечером пришел к нему Савелий Петрович. Он был весел.
— Ребята-то сегодня свежий хлеб получили! — сказал он. — А бабы-то рады. Сказать невозможно, как благодарны вам. С таким, как Чекрыга, считаться нельзя. Он с нами воюет, а мы с ним. А на войне и хитрость требуется. Так что уж не серчайте на меня, Дмитрий Никитич.
— Но почему же вы мне ничего не сказали?
— Так ведь вы, Дмитрий Никитич, испортили бы мне всю музыку. Рассказали бы все Чекрыге, а он мог до обыска не допустить. Выходит, я опять прав.