И верно, Савелий Петрович был прав.
Продукты, изъятые у Чекрыги, облегчили немного голод в поселке. Затопили печи в избах, дети перестали плакать.
А через несколько дней подоспели с помощью и орочи. Савелька сдержал свое обещание.
С верховьев пришел целый обоз. От собак в упряжках валил пар, пронзительно кричали погонщики-каюры. Скрипели полозья нарт.
На шум повыскакивали из домов обитатели Тихой, и вмиг целая толпа собралась возле избы сельсовета, где хранились запасы продовольствия.
Орочи осадили собак, развели упряжки по сторонам, чтобы своры не перегрызлись, потом стали разгружать нарты. Один за другим вносили они тюки в избу. Больше всех работали Софрон со своим сыном Савелькой.
— Вот, Пундыка, — приговаривал Софрон, — ты меня помогай. Я, однако, тебя помогай!
Поделились орочи на совесть: в тюках было сушеное и вяленое мясо — кабанье, медвежье, оленье, вяленая рыба и немного муки.
Собаки угомонились, получив по куску сушеной рыбы — юколы, а орочи пошли к сельчанам угощаться чаем.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
С попутным ветром, не утихавшим ни на минуту, кунгасы в четыре дня достигли бухты Большой. Савелька оказался прав: продовольствие и припасы для Тихой были сложены в складе и дожидались людей и лодок. Не теряя времени, охотники принялись за работу и вскоре были готовы в обратный путь. Все продовольствие погрузили в самый надежный большой кунгас и посадили туда сменных рулевых: Прокоповича, Когая и Симонова. Прокопович взял с собой на кунгас и Шурку с Димкой.
Как будто все благоприятствовало поездке. Ветер повернул на север. Охотники радовались. Но Прокопович почему-то хмурился и молчал. Он был недоволен этим ветром.
— С попутным на юг хорошо идти, — сказал он потихоньку Когаю. — Волна с Татарского пролива идет тоже на юг. Ей по пути с ветром — значит тихо, не заплеснет. А если ветер против воды повернул — значит растрясет воду. Хорошо, если гребешками одними обойдется…
Однако целых сто километров прошли так же спокойно, как и в первый конец. Шурка с Димкой и впрямь пригодились: кашевары они оказались хорошие, хотя в первое время им помогал Прокопович, глаз не спускавший с ребят. Днем он доверял им даже руль, понемногу обучая их и этому делу.
— А перекладывать руль надо, когда волна собирается — говорил он мальчикам. — Ты под низ и старайся угадать, чтобы кунгас своей тяжестью поворот ускорял. А волна потом подхватит и уже в корму угодит.
Иногда его светлые глаза устремлялись вдаль, он прищуривался и вдруг спрашивал:
— А ну, моряки! Скажите, что вы там видите, справа, в тени вон той скалы?
Ребята всматривались туда, куда указывал Прокопович, но ничего не видели там, кроме серой ряби моря.
— Правильно, рябь. А что это значит? Значит — мель. Глаза моряку очень нужны. Вот, скажем, отчего вдруг птица низко летать начинает, а ветер то стихнет, то пробежит, будто мимоходом? Смекай и жди шторма. Тоже и по облакам можно угадать: низом пошли, серые стали, вверху будто медленно идут, а те, что ниже, без ветра мчатся — значит тоже быть шторму.
— А по звездам что можно узнать? — спрашивали ребята с любопытством.
— А по звездам — дорогу и время.
Однако звезды им мало приходилось видеть. Натрудившись за день в море, они крепко засыпали на мешках в своем углу под мерные удары воды.
Но однажды ночью ребята проснулись от сильных толчков. Они высунули головы из-под брезента, которым были накрыты на ночь. Что стало с морем! Оно ревело и двигалось, как живое. Кунгас мотало из стороны в сторону. Парус с мачты сорвало, и обрывки его трепались по ветру, цепляясь за нижнюю рею. Фонарь уцелел, и красноватые его лучи тускло освещали черную массу взбушевавшейся воды.
Прокопович, стоявший у руля, сердито прикрикнул на ребят и подозвал к себе Симонова. Вдвоем они с трудом сдерживали тяжелое правило, вырывавшееся из рук.
Когай стоял на носу и что-то кричал в темноту переднему кунгасу, с которого виднелся мачтовый огонек, лихорадочно плясавший на волнах. Но ветер заглушал крики Когая.
Вдруг впереди что-то блеснуло. Короткий визг металла раздался в ушах, как будто лопнула очень тугая струна. Это лопнул трос, связывавший оба кунгаса. Конец его взвился вверх и ударил Когая. Когай покачнулся, схватившись руками за голову, упал на борт, на момент повиснув на нем, потом тяжело перевалился и исчез в темноте. Симонов, пробравшись по мешкам до носового отсека, наклонился за борт и напряженно всматривался во мрак. Потом медленно, почти ползком, вернулся к Прокоповичу, волоча за собой обрывок троса. И оба они долго кричали в темноте, звали Когая, но отвечало им только море своим страшным ревом.