Тихая Гавань
Тихая Гавань
С утра в голове у Авдеева происходила какая-то семантическая карусель. Каждое произнесенное слово, пусть даже самое простое, вызывало раздражение, казалось чуждым, а то и неземным.
Стоя перед зеркалом в ванной, он разглядывал свое отражение и старался внести нотку порядка в поселившийся в голове хаос.
- Видимо, я не до конца проснулся, - заявил он зеркалу и вздрогнул. Слово «проснулся» отчего-то напомнило ему о куче едва родившихся крысят, голых и поголовно зараженных бубонной чумой.
- Про-снулся, - повторил он и снова вздрогнул. - Ав-де-ев про-снулся, - собственная фамилия прозвучала неприятно.
Почему именно Авдеев? Почему не Мамонтов, не Тиркас, не Кучко? Не Штейнман, в конце концов? Ведь это что-то значит! Ведь за всем этим что-то скрывается... Он почесал подбородок, отметив, что не помешало бы побриться.
-Ав-деев... Какая бесхребетная и в то же время жуткая фамилия... Авдей. Авгей. Царь. Автомат. Багет. Клюква, - окончательно запутавшись, он встряхнул головой и, наскоро обтершись полотенцем, вышел из ванной комнаты.
Семантика мироздания беспокоила Авдеева и за завтраком, и после, когда он собирался на работу, с декадентским изумлением вопрошая себя, отчего брюки называются именно брюки, а не кожаны, почему пиджак именуется пиджаком, а не кругаликом и почему слово «вакса» несет в себе столь явную угрозу.
«Я схожу с ума, - пугливо шептал он на пути к стоянке. - Спятил». Но все же, ведь это неоспоримо, если прислушиваться, по-настоящему прислушиваться к словам, то их омерзительная искусственность становится очевидна. Это люк над пропастью - стоит его приподнять и бездна явит себя во всей своей чудовищной красоте.
Машина долго не хотела заводиться, кряхтела и порыкивала. Авдеев раз за разом проворачивал ключ в зажигании, стараясь не думать о метафизической омерзительности слова «ключ». Наконец мотор завелся, утробно рыгнув облаком черного дыма.
-Черт-те что происходит, - пожал плечами Авдеев, - надо ехать на СТО. А некогда. И почему, собственно, надо? И кому? Едет и едет. Я не могу заниматься всем, в конце концов! Я не Шива Махараджа! - последнюю фразу он выкрикнул и тотчас же испугался, что его услышат охранники стоянки и, возможно, сочтут душевнобольным.
К серому, удивительно грязному зданию редакции он подъехал в ужасном расположении духа. Революция слов в голове уступила место черной тоске.
Проходя мимо сонного полуслепого вахтера, он не поздоровался и с подлым удовольствием отметил, что старик засуетился в своей стеклянной конуре.
«Пусть теперь гадает, кто это прошел, пусть мучается, как я!» - Авдеев ухмыльнулся, но пройдя полпролета, устыдился.
Дверь его крошечного кабинета была приоткрыта. Судя по звукам, раздававшимся из комнаты, Скарабич, маленький и сильно пьющий корректор, что делил с ним кабинет, уже пришел. Авдеев поморщился. Крысоподобный и диковатый Скарабич, полутатарин-полуеврей, «человек мира», как он неоднократно называл себя, раздражал его до скрежета зубовного.
«Гляди-ка, - озверело подумалось ему, - каждый день пьет ведь, как свинья, и не сдох. И поди не задумывается ни о семантике, ни о смысле. Все ему, как медведю, - впрок». Почувствовав, что ненависть к Скарабичу стала почти осязаемой, Авдеев толкнул дверь ногой и громко, по-хозяйски топая, вошел в кабинет.
Михаил Невадович Скарабич сидел за столом в дикой, не по сезону расстегнутой, клетчатой рубашке и ожесточенно пил чай. Судя по распространяемому амбре, он успел уже принять на грудь немало вонючего коньяка.
Он посмотрел на вошедшего ничего не выражающим рыбьим взглядом, икнул и уткнулся в потрепанную рукопись, что лежала перед ним на заваленном бумагами столе, но тотчас же хмыкнул недоуменно и снова уставился на Авдеева.
-А что, Владимир Степанович, - с некоторым трудом проговорил он, - тебя в детстве, в детстве мама не учила стучаться в дверь туалета, прежде чем ручку дергать? - и заухал по-марсиански.
Авдеев замер на секунду, представив себе, как Скарабича будут хоронить и как посреди прощания гроб упадет и труп вывалится на всеобщее обозрение. Мысль пришлась ему по душе, но само слово «прощание» показалось омерзительно мягким, как фурункул. Он вздрогнул, отвел глаза в сторону и проследовал к своему столу.
-Ты мне, Степанович, не ответил, а зря, - саркастически заметил Скарабич. - Теперь я подсознательно на тебя зло затаю. И сожру тебя когда-нибудь... может, и сегодня, - он довольно заухал, глядя на осоловелого Авдеева. - Да, и вот еще что, пока ты перевариваешь это мое практически признание в содеянном, эдакое «Вы-с и убили!» в интерпретации столь модернистского толка, можно сказать, импликацию предзнания твоей скорой погибели... - он замолчал, потеряв мысль, тупо посмотрел на Авдеева, нахмурился, пригубил было чай, но, скривившись, отставил стакан, мрачно и гнусно причмокивая. - Так вот, тебя с утра искал Проскурня. Кажется, по-важному.