«Странно, что мне никто не сигналил...» - подумал он и только сейчас обратил внимание на то, что по пути ему не попалось ни одной машины. Район словно оцепенел.
Улица, по которой он ехал, внезапно закончилась т-образным перекрестком. Авдеев хмыкнул, включил правый поворотник и притормозил у обочины. Светофор над ним монотонно мигал желтым. Впереди, за перекрестком, начиналось поле, поросшее серой сухой травой. Налево уходила ровная трасса. Судя по изъеденному ржавчиной знаку, она привела бы его обратно в город. Дорога направо была выстлана бетонными плитами, сквозь которые пробивалась пожухлая поросль. Знаков на повороте не было, но логика подсказывала Авдееву, что ехать нужно именно направо.
Он пожал плечами, переключился на вторую и тронулся с места под протестующий скрип «Жигулей». Проехав около ста пятидесяти метров, он увидел человека у дороги. Повинуясь импульсу, Авдеев притормозил и, наклонившись к пассажирской двери, крутанул ручку окна.
Человек, стоявший вполоборота к нему, не шелохнулся. Одетый в линялый свитер и джинсовую куртку он покачивался на широко расставленных ногах и смотрел прямо пред собой. В позе его было что-то неестественное, неприятное Авдееву.
«Может, у меня бред», - отмахнулся Авдеев. Улыбнувшись как можно приветливей, он обратился к мужчине:
- Скажите, уважаемый... Вы не могли бы мне подсказать... Мужчина скосил глаз на него и ухмыльнулся, широко открыв рот, полный гнилых, черных, но на удивление длинных и острых зубов, в беспорядке наползающих друг на друга.
- Если вам к морю, - прогудел он, - то метров через пятьсот уходите направо, потом еще с километр прямо, и дальше сами увидите.
- Мне к «Тихой Гавани», - вежливо произнес Авдеев, стараясь не обращать внимания ни на омерзительный оскал незнакомца, ни на его мушиный голос.
- А, понятно. Там будет указатель - прямо к «Личинковой Ворвани».
- Ч-что, простите? - Авдеев похолодел.
- Я говорю, указатель прямо к «Тихой Гавани», - мушино прогудел незнакомец и, не дожидаясь продолжения беседы, пошел прочь, помахивая длинными руками.
Авдеев откинулся на сиденье. «Он сказал...он сказал...» - раз за разом повторял он про себя.
- Ничего он не сказал! Тебе послышалось, Вова. День у тебя сегодня такой. Может, тебе, Вова, к эндокринологу сходить? - он хохотнул, но тотчас же осекся - смех в окружающей его унылой тишине прозвучал жалко.
Прикрыв окошко, он тронулся с места и через несколько метров обогнал незнакомца - тот снова стоял у дороги и казался совершенно плоским трафаретным пугалом. Авдеев посигналил коротко и прибавил газу, стараясь не смотреть в зеркало заднего вида - ему показалось, что за спиной у мужчины трепетали на ветру два прозрачных крыла.
Доехав до поворота, он, как и было сказано, повернул направо. Дорога теперь шла через совершенно неприглядную заросшую местность - тут и там попадались косые лачуги с заколоченными окнами. Деревья стояли голыми, горестно вздымая изломанные ветви к тяжелому жирному небу. Обочина пестрела мусором. Среди мусорных куч рыскали на удивление крупные, худые собаки. Доехав почти до поворота, Авдеев увидел двух дерущихся из-за добычи псов - они обхватили друг друга жилистыми руками и...
Он резко ударил по тормозам так, что машину занесло, и затравленно оглянулся, но кроме гор мусора ничего не увидел. Его пробрала дрожь. Отдышавшись, Авдеев опустил солнцезащитный козырек и уставился на свое отражение, округлив глаза.
-Ты сходишь с ума, - прошептал он и скривился - до того омерзительно влажно-шипящим ему показалось слово «сходишь».
Было совершенно ясно, что поляков можно везти в гостиницу «Тихая Гавань» только предварительно напоив до бессознательного состояния. Вне зависимости от того, какой вид открывался из окон отеля, окрестности вызывали омерзение и страх.
По уму, следовало отзвониться Проскурне и объяснить ему, что «Тихая Гавань» проверку не прошла и надо бы подыскать другую гостиницу.
-Так просто? - пискнул кто-то в голове у Авдеева. - Значит, позвонить Проскурне и все ему рассказать? А если в других гостиницах не будет свободных мест? А если в других гостиницах будет вдвое дороже?
«К тому же, - мстительно подумалось Авдееву, - я ему предлагал другие варианты. Сам виноват».
При мысли о том, что полякам явятся собаки с человеческими руками, а то и что похуже, он почувствовал озноб.
«Скажусь больным, - осенило его, - с недельку проваляюсь в постели, а там, глядишь, все обойдется».