Мать Эрика жила с ними первые годы после свадьбы. Хоть свекровь и была неизменно вежлива с Мими, она так и не простила сыну, что тот взял в жены девушку не своего круга. Чем меньше оставалось надежды, что Мими родит ребенка, тем глубже вонзался между ними клинок молчаливого осуждения старой графини. Впрочем, до какого бы предела ни доходило напряжение, оно никогда не перерастало во враждебность. За долгие годы, которые прошли с конца войны, Мими часто думала об Эрике и приходила к выводу, что враждебность могла появиться позднее, если бы различиям между ними дали время переродиться в конфликт. Тем не менее в ее воспоминаниях доминировала теплая привязанность — и она чувствовала ее теперь, украдкой поглядывая на калеку, который с трудом заливал суп в истерзанный рот.
Мими была совершенно не готова к этой встрече, хотя ничтожная вероятность того, что Эрик вернется, всегда присутствовала в ее мыслях. Было известно, что после окончательного краха в мае 1945-го в плену у русских оставалось более миллиона человек. Германия и Россия не подписывали Женевских конвенций — гитлеровская война на уничтожение не оставляла места для подобных любезностей, — и о числе пленных могли только гадать, ибо из-за железного занавеса не просачивалось практических никакой информации об их судьбе. В последующие годы изможденных людей стали понемногу выпускать. Они возвращались домой и рассказывали о голоде и рабском труде на восстановительных работах в странах, которые они так добросовестно помогали разрушать. Доходили также слухи о случаях каннибализма. О нарушениях военной дисциплины и элементарной человеческой порядочности; о жутком, ледяном аду на земле, от которого ежились даже в стране, которая сама еле дышала от послевоенной разрухи.
К 1950 году возвращавшихся считали уже не тысячами, а сотнями, и те, кто вопреки всему надеялся дождаться мужа, сына или брата, стали оплакивать их как погибших. До Мими почти не доходили эти известия, ведь она жила во Франции и связь с Германией поддерживала только благодаря переписке с Евой. Французские газеты не распространялись об участи немецких пленных: в странах, побывавших под немецким ярмом, сочувствие было ограничено. В представлении Мими Эрик уже десять лет как лежал в безымянной могиле где-нибудь на востоке Украины. А теперь он очутился здесь, в ее новой жизни, принеся с собой возрожденное чувство вины и массу запутанных эмоций. Мими села за стол напротив мужа.
Он заговорил первым:
— Ты… прекрасно выглядишь. Я думал о тебе каждый день.
Мими смущенно отвела глаза. Она не могла ответить: «Я тоже». Предчувствие нежных слов, на которые она не ответит взаимностью, наполнило ее страхом.
— Твоя фотография была со мной… до прошлого года; та, где ты в свадебном платье.
Мими чувствовала, как ее полосуют ножи вины.
— Охранник отнял ее у меня и прожег сигаретой твое лицо. С тех пор мне пришлось полагаться на память. Это было жестоко.
Мими заставила себя посмотреть на мужа и остановить этот вызывающий жалость поток сантиментов. Она чувствовала, что Эрик хочет прикоснуться к ней, обнять ее, и радовалась, что их разделяет широкий стол. Ей ненавистна была эта дилемма. Инстинктивно она хотела утешить сидевшего напротив мужчину, но Мими знала, что это может быть — и будет — неправильно истолковано.
— Где твой ребенок?
— Наверху.
— Это мальчик?
— Да.
Еще один нож, на этот раз вонзившийся в Эрика. Наступило грустное молчание.
— Значит, проблема была во мне. — Он невесело усмехнулся. — После всего, что говорила моя мать и думал я сам… Этому не суждено было случиться, верно, Мими? Все-таки не суждено. Сколько ему лет?
— Восемь.
Подсчитав, Эрик не выказал никаких эмоций. Мими поняла, что не может выдержать его взгляд, и выглянула в узкое окно, за которым вытягивались зимние тени.
— Где ты… остановился?
— В городе. В отеле, где Виктор Гюго написал «Отверженных». Довольно символично. Там уютно. Последние несколько лет сделали меня неприхотливым.
Мими потянулась через стол и накрыла руку Эрика ладонью. Обоим бросился в глаза контраст между ее изящными пальцами и его узловатой лапой.
— Мне жаль, Эрик. Честное слово, жаль.
— О чем тебе сожалеть? Прошло почти десять лет. Меня не было в живых. По крайней мере, ты так думала.
— Ты знаешь о чем. Это случилось. Я не могу повернуть время вспять. И не хочу. Поэтому мне жаль. Дело не в тебе, Эрик. Вовсе не в тебе. Просто я стала другим человеком. Изменилась. Я не уверена, что ты любил бы меня такой. Я уже не та, что на фотографии.