Едва машина с чекистами прибыла на место происшествия, в нее полетели бомбы: у продовольственных складов была устроена бандитская засада. Три чекиста были убиты, четвертый — уполномоченный Вайнер тяжело ранен. Через час он скончался, не приходя в сознание.
По установившемуся в Одесской губернской чрезвычайной комиссии порядку сводки о полученных от населения сигналах (а их поступало в течение дня великое множество) дежурный был обязан передавать ответственному дежурному или — наиболее серьезные — начальникам отделов. Сводка, составленная Вайнером, к ответственному дежурному не попала. Лишь к концу следующего дня председатель губчека Немцов нашел ее… на собственном столе. Она была втиснута под зеленое сукно обивки и сверху прикрыта толстой стопкой деловых бумаг. Кто положил ее туда, кому передал Вайнер сводку, — докопаться не удалось.
Среди ответственных сотрудников губчека высказывалось много всяческих предположений. Некоторые придерживались мнения, что та же рука, которая засунула сводку под сукно председательского стола, организовала и убийство Вайнера, чтобы упрятать концы в воду. Другие считали, что это случайное совпадение. Предательство предательством, а бандитская засада — своим порядком: не в первый раз, мол, бандиты откалывают подобные номера, а тут еще им нужно было отвлечь внимание чекистов от пожара на элеваторе.
Находились и такие, которые склонны были подозревать убитого Вайнера. Их версия выглядела следующим образом. Вайнер сам был связан с бандитами. Сводку он, конечно, написал, чтобы после можно было оправдаться: вот, мол, все сделал как положено, но засунул ее в такое место, чтобы сразу не нашли. Наверно, кто-то из погибших товарищей находился в дежурке, когда он принимал донесение о готовящемся поджоге элеватора, и Вайнеру нужно было отделаться от свидетеля. По его предложению бандиты устроили засаду на Пересыпи. Вайнер доехал с чекистами — иначе он поступить не мог — и по неосторожности сам угодил в яму, вырытую им для другого…
Короче говоря, это было сложное построение, которое сводилось к тому, что Вайнер-де был хитер, но и мы не лыком шиты!
И, наконец, существовала еще одна версия, самая простая: кто-то без злого умысла, по рассеянности, засунул сводку под бумаги, оттого все и получилось.
Сложный узелок завязался в Одесской губчека. Развязать его суждено было случаю, но произошел он несколько позже. И предшествовали ему немаловажные события.
Алексей все больше «заменял» Шаворскому Микошу. Он теперь без устали носился по Одессе, связывал «хозяина» с руководителями пятерок. Многие из них уже были известны чекистам, но с каждым днем список их разрастался. Только теперь начал вырисовываться подлинный размах заговора. Он был огромен. Одесской губчека еще не приходилось иметь дело с такой разветвленной и в то же время четко централизованной организацией, как это детище Шаворского. Кроме основных сил заговорщиков, сосредоточенных в нерубайских катакомбах (по агентурным данным, там ждали своего часа более шестисот белогвардейцев), по всей Одессе были рассеяны небольшие группы «боевиков», как романтично именовал их Шаворский. Алексей находил руководителей пятерок в уголовных притонах Молдаванки и в роскошных квартирах на Ришельевской и Дерибасовской, в мелких кустарных мастерских рыночных площадей и на больших заводах, которые только-только начинали оживать. Почти все эти руководители, за редким исключением, были в недавнем прошлом офицерами белогвардейских армий Деникина, Врангеля, Мамонтова, Шкуро… Некоторые жили по чужим документам, работали в советских учреждениях на скромных канцелярских должностях.
Город медленно оправлялся после военной разрухи. Кое-где ремонтировались дома. В порту отшвартовывались первые восстановленные пароходы. По утрам все новые дымки возникали в одесском небе над фабричными трубами. Одесса жила нелегкой трудовой жизнью, не подозревая, что в недрах ее зреют очажки страшной белогвардейской заразы, которая грозит одним ударом свести на нет усилия ее строителей…
Возглавляла заговор тройка. В нее кроме Шаворского входили Баташов-Сиевич и некий Дяглов. Сиевич руководил пятерками. Дяглов командовал «вооруженными силами» в Нерубайском. Однажды по поручению Шаворского Алексей встретился с ним в ресторане Печесского.
Ресторан находился в центре города и имел два выхода — на Гаванную и в городской сад. По этой или по какой другой причине мрачное заведение с замызганными стенами и пулевыми дырами в оконных стеклах было излюбленным местом всякого темного люда.
В первой половине дня в нем было пустовато: несколько сонных пьянчужек, чистенький господинчик, деловито беседовавший с наглым парнем в желтых шоферских крагах, и унылая женщина неопределенного возраста, одетая пестро и грязно.
Как было условлено, Алексей сидел за третьим столиком направо от входа и ждал человека, который предложит ему кило лаврового листа.
Костистый, в чиновничьей тужурке с зелеными бархатными петлицами, усатый мужчина некоторое время присматривался к нему, затем подошел и сел рядом.
— Интересуетесь лавровым листом? Кило найдется…
Лицо его носило следы длительного пребывания в катакомбах: оно было землистое, отечное. Когда Дяглов говорил, казалось, будто горло его набито песком, который медленно пересыпается при каждом звуке.
Алексей сказал отзыв:
— Предпочитаю суп с укропом.
Он передал Дяглову, что совещание атаманов Шаворский предполагает устроить не в Нерубайском, как намечалось ранее, а во флигеле Резничука: это, мол, самое безопасное сейчас место. Кроме того, Шаворский велел отрядить нескольких человек для встречи и охраны Максимова.
— В чье распоряжение?
— В мое, — сказал Алексей.
Так оно и было. Шаворский решил, что уж если заменять Микошу, так заменять до конца. И поскольку его бывший телохранитель возглавлял при нем нечто вроде комендантского взвода, то и эти функции переходили теперь к Алексею.
— Ладно, — кивнул Дяглов, — выделю. — Он осмотрел посетителей ресторана и, не найдя ничего подозрительного, прохрипел: — У меня скверные новости из Киева: чека разгромила «Всеукраинский повстанком».
— Уже?.. — вырвалось у Алексея.
— Почему «уже»? Что значит «уже»? — быстро спросил Дяглов
— Так всего ж две недели назад был здесь их доверенный. Мы с хозяином его и встречали,
— Две недели! — повторил Дяглов. — Их в два дня погромили, почти никто не ушел!.. Скажи Викентию: к приему Нечипоренко все готово.
— Есть.
Дяглов ушел, а вслед за ним, неожиданно протрезвев, поплелся один из пьянчужек, дремавших за столиками.
Сообщение о разгроме «Всеукраинского повстанкома» в тот же день подтвердил Оловянников; Алексей теперь почти каждый день встречался с ним на конспиративной квартире. Немалую роль в ликвидации повстанкома сыграла явка, полученная от Поросенко. Скупой на похвалы, Оловянников сказал:
— Тебя в приказе отметили по вучека,[10] поздравляю! — и руку пожал.
Алексей доложил ему о встрече с Дягловым. Расставаясь, попросил:
— У Петра Синесвитенко сынок остался. Мне все недосуг забежать посмотреть, как он там. Может, поинтересуетесь, Геннадий Михайлович? Его бы хоть на время пристроить, а после я его к себе возьму.
— Это Павлушку-то? — спросил Оловянников, в который раз удивляя Алексея своей осведомленностью. — Опоздал ты немного: его Инокентьев забрал.
— Куда забрал?..
— К себе. Говорит, воспитаю вместо Витьки: у него сына Витьку убили под Перекопом.
— Правда? — изумился Алексей. — А Пашка что?..
— Что — Пашка. Хороший хлопчик. Он к Василию со всей душой.
Алексей почесал голову под фуражкой. Вот те на, Пашка у Инокентьева! А он-то привык считать мальчонку горемыкой, до которого никому дела нет.
— Большая семья у Василия Сергеевича? — спросил он.
— Одна жена осталась, тихая женщина, ласковая. Не сомневайся, мальчонка в хороших руках. Да и сам Василий — душа человек, не смотри, что угрюм.