— Махорочки? Папирос?
— Курить так уж курить, махорку давайте.
Табак он взял у Арканова. Долго и неумело свертывал цигарку. Алексей видел, что он нарочно тянет время, дожидаясь, очевидно, возвращения Инокентьева.
Наконец тот вошел в комнату, сказал:
— Все в порядке.
— Ну и ладно, — кивнул Оловянников. — Дайте-ка огоньку…
Угостивший его табаком Арканов первым поднес и зажигалку.
— Ого! — сказал Оловянников. — А ну, покажи!
Он взял зажигалку, осмотрел ее со всех сторон:
— Хороша! Божок какой-то?
— Должно быть, китайский, — сказал Арканов. — Хитро сделана, верно?
— Хитро.
— У него их до черта, — заметил кто-то из чекистов, — цельная коллекция!
— У тебя еще такая есть? — заинтересовался Оловянников.
— Такой нету. Да вам-то зачем, Геннадий Михайлович, вы ж некурящий?
— Мало что, просто красивая вещица, хочется иметь. Не уступишь?
Арканов извиняющимся жестом развел руками:
— Не могу, память.
— От женщины, наверно?
— От друга: вместе воевали.
— А, от боевого соратника… — проговорил Оловянников. — Тогда другое дело. — Он повернулся к Алексею: — Посмотри, какая занятная.,
Алексей взял зажигалку. Вот она, вмятина… Он потер ее большим пальцем и искоса взглянул на Оловянникова. Тот едва приметно кивнул.
— Редкая вещь, — произнес Алексей, — таких, видно, немного…
— Я их немало переимел на своем веку, — самодовольно сказал Арканов, — а подобной не встречал,
— Да их всего-то две! — сказал Алексей и достал из кармана своего болванчика. Обе фигурки он сложил вместе, сжав большим и указательным пальцем. — Вот вторая. Тоже от друга…
Он снизу вверх посмотрел Арканову в глаза. И от его взгляда у Арканова беспокойно шевельнулись зрачки.
Кроме Оловянникова, Инокентьева и Демидова, который, войдя в комнату, издали наблюдал за этой сценой, никто из присутствующих еще ничего не подозревал.
Алексей поднялся и спросил с нарочитой наивностью:
— Значит, он ее уже успел тебе передать?
— Кто?
— Ну, друг твой, сосед, Степан Анисимович?
И тут все увидели, как у стоявшего перед ним человека лицо как-то вдруг обессмыслилось от испуга и приобрело серый оттенок.
— Какой такой сосед? — пробормотал он. — Н-не знаю!
— Разве? — не выпуская его взгляда, сказал Алексей. — А он тебя часто вспоминает, такую рекомендацию дает — позавидуешь: незаменимый, говорит, человек! И Шаворский поддерживает.
Пока он все это говорил, с Аркановым творились удивительные превращения. Он отступил на шаг, съежился и, казалось, стал ниже ростом. У него старчески одрябли щеки, обильная испарина выступила на лбу.
— Да ты что! Путаешь с кем-то…
— Нет, не путаю, Лежин, специально пришел тебя повидать!
Лежин обвел глазами чекистов, попытался иронически улыбнуться, но улыбка не получилась. Чекисты расступились. Он стоял один посреди комнаты, неуклюже распялив локти.
Не давая ему опомниться, Алексей сказал:
— А Нечипоренко ты узнаешь: сейчас его приведут сюда!
— Врешь! — вырвалось у Лежина. — Не взяли вы его!..
— Не взяли — так возьмем! — проговорил Оловянников, отстраняя Алексея. — Наконец-то ты попался, собака! Снять оружие!
Втянув голову, не спуская глаз с начальника разведотдела, Лежин попятился к стене.
Рядом с ним уже был Демидов.
— Сказано тебе, с-снимай! — слегка заикаясь, приказал он.
Лежин оттолкнул протянутую к нему руку и сделал движение в сторону, точно хотел проскользнуть к окну между Демидовым и стеной.
Начальник оперативного отдела преградил ему дорогу:
— Стойл
— Пу-усти!..
Надеясь, очевидно, воспользоваться замешательством среди чекистов и выпрыгнуть из окна невысокого второго этажа, Лежин вдруг нагнулся и головой вперед бросился на Демидова.
Однако с Демидовым не так-то легко было совладать. Лежинм сбил его с ног, но, падая, тот успел поймать шпиона за отворот куртки и рвануть на себя. Они покатились по полу. На помощь подоспели Алексей и оправившиеся от изумления чекисты.
Через несколько минут Лежин сидел на стуле, прикрученный к нему поясными ремнями.
— Сейчас будешь говорить или после? — спросил его Оловянников.
— Га-ады!.. — прошипел Лежин. Лицо его было перекошено, слезы текли по щекам. — Слова не вытяните, гады!..
— Значит, после, — спокойно резюмировал Оловянников. — Вот, товарищи, какой камуфлет! — обратился он к чекистам. — Полгода этот тип считался у нас своим. Расхлебывать, что он наделал, нам еще предстоит. Ну, да постепенно расхлебаем… А теперь слушайте. Его мы оставим здесь на день-два, в чека отправлять не будем. О том, что произошло, не должна знать ни одна живая душа, даже из наших, обстановка требует. Вы поняли меня? Ни одна живая душа! Будут спрашивать, где Арканов, говорите: послан в командировку.
Убедившись, что присутствующие хорошо усвоили его распоряжение, спокойно, будто решительно ничего не случилось. Оловянников заговорил об операции в Люстдорфе.
Когда расходились, он задержал Алексея:
— После, если сможешь, приезжай сюда. Вместе допросим эту сволочь. — И, весело блеснув очками, шепотом добавил: — Хорошо, брат! Правильный сегодня денек!
КОНТРАБАНДИСТЫ
Чекисты выехали в восемь часов вечера на старом, заезженном грузовике. Алексей ждал их на окраине города возле горы Чумки. Его посадили на дно кузова, со всех сторон загородив от посторонних глаз, и грузовик, дребезжа всеми своими частями, покатился по булыжной дороге к Люстдорфу.
Инокентьев еще утром побывал в этом пригородном поселке, населенном немецкими колонистами, и наметил место для «приема» заграничных «гостей»: укромную галечную отмель, с двух сторон отгороженную скалами, а с третьей — обрывом. Сюда было трудно добраться и еще трудней — выбраться отсюда.
Чекисты спрятали грузовик в кустах на обрыве и спустились к берегу, наломав по пути по охапке сухого бурьяна. На пляже приготовили три осветительных костра, для которых предусмотрительный Инокентьев захватил бутыль с керосином. Дисковый ручной пулемет системы Шоша установили на скале, круто нависавшей над берегом.
Затем Алексей позаботился о сигнализации, обусловленной в «депеше» от Рахубы. Два чекиста с фонарями устроились в разных концах отмели. Сигналы они должны были давать по очереди, отмечая участок берега, к которому надлежит пристать «гостям».
Когда все было готово, улеглись на берегу и стали ждать.
Ночь выдалась теплая и тихая. Ни ветерка в море, ни шороха на обрывах. Только легкий, стеклянный плеск воды. Большая, шершавая с одного бока луна повисла над морем, расплескав под собой серебристую жирную речушку света.
Алексей и Инокентьев лежали рядом за большим острым обломком скалы и курили в рукав.
— Как там мой Пашка, Василий Сергеевич? — спросил Алексей.
— Пашка? — удивился Инокентьев. — С каких это пор он стал твоим?
— Ну, сказал как пришлось. Как он там?
— Ничего, живет.
— По отцу горюет?
— Сейчас поспокойнее уже.
— А меня помнит?
— Помнит… — ворчливо повторил Иннокентьев. — У него других разговоров нет: дядь Леша то, да дядь Леша се. Чем ты его приворожил?
— Рыбу мы с ним ловили, — сказал Алексей, улыбаясь и с нежностью вспоминая своего курносого приятеля. — Ну, в подкидного дурака резались…
— Рассказывал он. Говорит, ты в эту игру вовсе не тянешь…
— Врет! — убежденно сказал Алексей. — Купил много, потому и выигрывал. — Помолчав, он осторожно спросил: — Может, отдадите мне его, Василий Сергеевич?
Инокентьев приподнялся на локтях:
— Да ты что, парень, рехнулся? Как это я тебе его отдам? Куда ты его денешь?
— Найду куда. Со мной будет жить.
— Где? В Нерубайские катакомбы его потащишь?
— Ну не век же мне так мотаться, остановлюсь когда-нибудь.
— Ишь выдумал! — разволновался Инокентьев. — И придет же такое в голову! Мальчонку ему отдай, тоже воспитатель нашелся. Ты сам-то сперва человеком стань, семью заведи…