Синюков не дал ему договорить:
— Клади оружие, бандитская образина! Считаю до трех! Именем революции, раз!..
Япончик оглянулся. Стоявшие позади него расступились. Дружки, правильно оценив обстановку, уже поспешно снимали пояса с подвешенными к ним гранатами, через головы стаскивали перевязи пистолетов.
— Два!..
Сдача означала: военный трибунал и — смерть, неминучую позорную смерть… Нет, только не сдаваться! Только бы вырваться отсюда! Только бы вырваться!..
Медленно, стараясь выиграть время, Япончик отстегнул палаш, бросил его под ноги. Взялся за поясной ремень. И вдруг, пригнувшись, рванулся к двери в соседнее купе.
Тут и настигла его пуля. Он взвизгнул, разметал руки и ничком повалился на пол…
Известие о смерти Япончика ввергло его приятелей в панику. Немедленно возник слух, что красные войска близко, что со стороны Колосовки подошла кавалерийская бригада и уже окружает Вознесенск. Бандиты начали разбегаться кто куда. В панике никому из них и в голову не пришло мстить за своего главаря.
Войска из Одессы прибыли только на следующее утро. Красноармейцы ловили бандитов по дворам, снимали с чердаков, выволакивали даже из выгребных ям…
Бесславная история Мишки Япончика закончилась. Однако бандитская проблема еще не была решена.
— Давно уже не существовало Япончика и его «армии», но по-прежнему ночами Одессу лихорадило от засилья уголовников. С наступлением темноты город испуганно замирал. Жители наглухо запирались в домах и, вздрагивая от шорохов, вслушивались в ночную тишину. То и дело на улицах раздавалось торопливое шарканье ног, где-то жалко трещали запоры, где-то зловеще тявкал револьверный выстрел, или вдруг, точно горох по железному листу, рассыпалась перестрелка. Всю ночь в городе шла невидимая борьба: чекисты охотились за налетчиками, налетчики — за чекистами.
Тревожно было в голодной Одессе, когда окончилось наконец вынужденное безделье Алексея Михалева.
НАЧАЛО
Это случилось вскоре после того, как Синесвитенко уехал в Раздельную с рабочим продовольственным отрядом. На прощание Синесвитенко сделал Алексею подарок. Когда-то удалось ему раздобыть на базаре две одинаковые фигурки китайских болванчиков. Фигурки были из крепкой стали, полые внутри, и Синесвитенко смастерил из них зажигалки. Если нажать пружинку на спине болванчика, верхняя часть его головы немного откидывалась и изо рта вырывался тонкий язычок пламени. Еще раз нажмешь — рот захлопывался. проглатывая огонек. Таких зажигалок Алексею еще не доводилось видеть. У Синесвитенко были золотые руки.
— Возьми на память, — предложил Синесвитенко. — Кто знает, увидимся ли еще, а так, может, и вспомнишь… За Пашкой доглядывай, — попросил он. — Я ведь ненадолго. Ежели хорошо пойдет, через неделю буду обратно.
— На меня надежда слабая, — сказал ему Алексей, — не сегодня-завтра могу улететь.
— Ну, пока здесь… Он хлопчик мозговитый, проживет и сам.
Через два дня после его отъезда, поздно вечером, когда Алексей и Пашка от нечего делать играли перед сном в подкидного дурака, в дверь постучали. Джека, спавший на табурете, соскочил на пол и залаял. Алексей отложил принятые карты (а напринимал он много: Пашка играл здорово и к тому же еще жулил) и пошел открывать.
За дверью стоял невысокий человек в штатском пальто.
— Здравствуйте, — сказал он, — привет вам привез из Херсона.
— От Сергея Васильевича?
— От Василия Сергеевича. Вас ждут, просили скорей…
И казалось, с приходом этого человека жизнь сразу обрела привычный, тревожный ритм, будто и не было десятидневной передышки. Алексей торопливо навернул портянки, всунул ноги в сапоги и наскоро увязал в тряпицу немудрящее свое имущество — запасную пару исподнего белья и стопку писчей бумаги.
Одевшись, подошел к Пашке:
— Будь здоров, ухожу.
— Надолго? — опросил Пашка, который с тревогой наблюдал за сборами Алексея.
— Кто его знает. Ждать-то меня не надо.
У Пашки задрожали губы.
— Насовсем, что ли?
— Ну уж и насовсем!.. Приду, наверно. А если нет, сам хозяйничай. Еды тебе дней на пять должно хватить, постарайся обернуться, пока отца нет. На рыбалку ходи… — Алексей говорил преувеличенно бодро и при этом старался не глядеть в огорченные Пашкины глаза, чтобы и самому не расчувствоваться (привык все-таки к мальчонке). — Словом, все должно быть в порядке. Если завтра не вернусь, скажи во дворе, что, мол, устроился работать к немцам в экономию. Понял?
Пашка не ответил. Веки его подозрительно набухли
— Ну, прощай, — Алексей потрепал его по жестким вихрам, слипшимся от соленой морской воды, и направился к двери. — Пойдемте, — кивнул связному.
Они вышли на улицу.
— Отсюда в квартале — фаэтон, — вполголоса сказал связной.
Они свернули за угол, и Алексей увидел в отдалении желтый светлячок цигарки. Связной громко кашлянул. Огонек прочертил в темноте кривую и, упав на землю, рассыпался красноватыми, сразу погасшими искрами. Застучали копыта, фаэтон подъехал.
— Раскуриваешь! — недовольно проговорил связной. — Нашел занятие.
— Вы бы еще дольше возились! — отозвался возница. Голос у него был молодой и сердитый. — Садитесь уж…
Алексей сел рядом со связным на кожаную подушку сиденья, щелкнули вожжи по конской спине, и фаэтон покатился, качаясь на мягких рессорах.
Они ехали довольно долго. Сперва по немощеной, в глубоких рытвинах дороге, потом по твердому настилу брусчатки, звонко цокавшей под копытами, и, наконец, по мягким деревянным торцам в центре города.
Остановились вблизи какого-то сквера.
— Жди здесь, — приказал связной вознице. — И насчет курева сократись! Двинули, товарищ, — он легонько подтолкнул Алексея и соскочил на землю.
Обогнув сквер, они пересекли улицу, вошли в темный подъезд большого дома и поднялись на второй этаж. Связной дернул ручку звонка. За обитой войлоком дверью брякнул колокольчик, и почти тотчас же им открыли. Пожилая женщина в домашнем халате провела их в конец длинного коридора, толкнула одну из дверей.
В комнате с завешенными окнами, обставленной тяжелой дубовой мебелью, сидели за столом Оловянников и Инокентьев. В углу Алексей увидел еще одного человека — седого, кряжистого, в потертом пиджаке, по виду рабочего.
— Спасибо, — сказал Оловянников связному, — можете идти. — Когда связной и женщина вышли, он взглянул на Алексея, приветливо щурясь из-за очков. — Как дела, херсонец?
— Какие дела? — хмуро оказал Алексей. — Для таких дел незачем было из Херсона уезжать: там тоже рыбалка хорошая.
Оловянников усмехнулся:
— Ничего не поделаешь, приходилось выжидать. — Он указал на стул. — Садись. Как чувствуешь себя? Нашему брату отдых на пользу не идет, это уже доказано. Привыкаешь к неспешному существованию, и что-то в тебе ослабевает, размягчается, а после все как будто внове. Замечал?
— Нет. Опыта не было, — сухо ответил Алексей.
— Понятно, — засмеялся Оповянников. — Ты, я гляжу, совсем на нас разобиделся. Ну ничего, дорогой товарищ, теперь работы хватит, можешь быть спокоен. Давай, Василий Сергеевич, рассказывай.
— Ты все помнишь, что я тебе говорил у Синесвитенко? — спросил Инокентьев.
— Помню.
— Насчет агента, которого мы ждали из-за кордона, и все остальное?
— Да.
— Так вот, агент прибыл. Второй день здесь.
— Второй день? А почему…
— Не спеши вопросы задавать, сейчас все узнаешь. Раньше мы думали агента перехватить и послать тебя вместо него. Но в последний момент оказалось, что он приезжает второй раз. Значит, подменять нельзя: верный провал. Словом, обстоятельства изменились… — Инокентьев повернулся к сидевшему в углу человеку. — Двигался ближе, Валерьян, — сказал он ему, — доложи все сначала.
КАК МЕНЯЛИСЬ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Некто, по имени Григорий Павлович Рахуба, прибыл в Одессу морем. Высадили его в районе четырнадцатой станции Большого Фонтана,[5] и день он отсиживался в колючих зарослях на берегу. Ночью Рахуба пробрался в город на явочную квартиру. Хозяин явки, по профессии наборщик, Валерьян Золотаренко скрывал его у себя весь следующий день, а в сумерки повел на новую явку.
5